Уже понимая, но не будучи в силах принять невообразимо-ужасное, я бегом добежала до дома Севастьянова. Мельком взглянула на какую-то церковь, стоящую на месте Каменного Цветка. За рекой виднелась моя школа. Кажется, она была в порядке. А вот позади нее высился шпиль совершенно мне незнакомого, но, судя по всему, огромного собора. Такого огромного, что привычный с детства памятник Ленину точно не мог уже там поместиться…
Судя по всему, его еще не было.
Судя по всему… Ленин был еще жив.
Не «живее всех живых», как говорится. А по-правде.
Что мне надо было думать, если бредовая мысль о попадании в прошлое выглядела реалистичнее всех не-бредовых?..
Я вернулась к «Колизею». Там вокруг афишной тумбы толклись люди. Я увидела эту толпу еще на пути туда, но предпочла не заметить: опасалась, что новости, которые я могу в ней узнать, меня напугают. Теперь пришло время всё-таки взять себя в руки и выяснить, куда я попала… Или, может, лучше выразиться «когда я попала»? Боже мой, что за бред происходит!..
Киношная афиша на тумбе висела только одна. На ней были изображены два мужика, по-дружески обнявшихся. «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» – значилось сверху причудливым, даже манерным шрифтом. А ниже говорилось: «УПЛОТНЕНИЕ. Кино-пьеса соч. А.В. Луначарского. Издание кинематографического комитета при комиссариате народного просвещения».
Фамилия Луначарского показалась мне знакомой, но кто это такой, я так и не вспомнила, поэтому переключила внимание на другие объявления. «Выдача мясных пайков особым категориям граждан будет производиться в здании губ`исполкома 1-го числа июля месяца», – было одно из них. «Ищу место дамашней прислуги или горнишной. Граммате обучена. В прафсоюзе состою. Эсеров не поддеживаю», – гласило другое. «Товарищи! – сообщало третье. – Кто за рабочее дело и кто осуждает затягивание суда над Николаем Кровавым. Собираемся завтра на митинг на площади у Верх-Исетского завода и решаем, как с ним разбираться, если у комиссаров кишка тонка». Четвертое объявление было самым коротким: «Меняю швейную машину «Зингер» на хлеб».
Но большая часть публики, собравшаяся у тумбы, смотрела не на эти листки, а на вывешенный тут же номер газеты. Я подошла сзади – благо оказалась выше большинства собравшихся! – встала на цыпочки, заглянула поверх шляпок и фуражек… Прочитать статьи я не смогла, да и не хотела. А вот заголовки рассмотрела:
«ОТОМСТИМ ЗА ВОЛОДАРСКОГО! В Петрограде из-за угла убит председатель СовРабДепа».
«С ФРОНТОВ ИМПЕРИАЛИСТИЧЕСКОЙ ВОЙНЫ. Из Парижа сообщают: Марна – снова место битвы».
«МИРОВАЯ РЕВОЛЮЦИЯ ВСЁ БЛИЖЕ. Союз кораблестроителей Белфаста шлёт привет Балтийской верфи».
«ОТСТОИМ ПОВОЛЖЬЕ! Дерзкая вылазка буржуазной контрреволюции в Ярославле».
«ПЯТОМУ СЪЕЗДУ – БЫТЬ! Делегаты уже на пути в новую столицу».
– Это что за новая столица? – Спросила я. Думала, что про себя, а вышло вслух.
– Дак Москва! – ответили в толпе. – Ты, гражданка, что, с луны свалилась? Уже два месяца как Совнарком переехал в Москву-то!
«Совнарком переехал в Москву».
Эти слова звучали не из уст нашего учителя и даже не из уст занудливого Сани Пирогова! Они звучали от какого-то простого дядьки с улицы. И звучали совсем не как шутка. Я, конечно, могла всё еще уверять себя, что в городе начался внезапный слет реконструкторов или съёмки фильма… Но правда была в том, что выйдя из церкви, я еще ни разу не встретила ни одного человека в нормальной одежде и ни одной современной машины.
Силясь сдерживать жуткое сердцебиение, я посмотрела на дату. «25 июня 1918 года», – значилось на газете. Всё это выглядело так по-настоящему… Слишком по-настоящему…
– А я, граждане, деревенская. Я из Сысерти. В Екатеринбурге первый день, – услышала я свой собственный голос. – Правду, что ли, говорят, что Николай у вас тут в городе?
– А как же! Почитай, еще с апреля, – отозвалась дама в простой белой блузке и такой же простой серой юбке до щикототки.
– А семью его в Англию вывезли, – добавила другая, в такой же юбке, но в блузке с матросским воротником. – Братец Георг их забрал.
– Да все они тут, всё семейство, – перебил человек в военной френче.