Я выбралась из-под одеяла, потянулась до хруста в костях. И не стала гонять кота, который спешно, пока не выстыла постель, свернулся на ней. Кот теткин был крупным, наглым и в то же время ласковым, правда, урчал он только для своих.
Ну и правильно.
Блины тетка пекла на сыворотке, пухлые, мягкие, такими хорошо макать в жир, что выплавился из сала, смешавшись с рубленым чесноком, приправами да выжаренными до хруста шкурками. Были и яйца с запекшимся белком и желтыми озерами, которые прорывались, растекались, добавляя вкуса утру.
А потом мы пили чай.
С малиновым вареньем. С медом. С… просто утром.
— Иди в постель, — велела тетка, и Васятка вновь же не вздумал спорить, но зевнул широко-широко, кивнул и полез к коту. Лег, обнявши тощее кошачье тело, и Пират тихо заурчал, убаюкивая.
— С ним все…
— Все будет хорошо, — тетка склонила голову. — Вовремя спохватились…
— Это ж не от воды?
— От воды… той воды, дурной.
Чай она пила из огромной кружки, в которую, верно, пол-литра влезало, если не больше того. И сахар никогда не сыпала. Я вот тоже от тетки переняла эту привычку. А то что за радость сладкий чай сладким пряником закусывать?
— Сила его… — тетка сделала в воздухе знак. — Есть болезни тела, а есть — силы, вот у него последняя приключилась. Но Ксюшенька вовремя поняла, смыла дурное, а то, что осталось, переживется. Ничего, подрастет, поумнеет.
— А Тимоха? — задала я вопрос.
Тетка помрачнела.
— Не договорились?
— Я пыталась объяснить… странный он человек.
— Беспальный?
— Он самый, — тетка смахнула ладонью крошки, которые отправила в рот. — С ходу стал кричать, что жаловаться будет… я с Евдокимом пошла.
— А…
— И Игорек с нами, да только… не помогло. Евдоким велел не мешаться. Мол, насильно мил не будешь, и если человеку невдомек, что с иными силами играть не след, то так оно и будет.
— А Тимоха?
Оно-то, может, и враг он заклятый Васяткин, а… случись чего? Что тогда?
— Может, обойдется, — без особой надежды сказала тетка.
— Может, — я отвернулась и как-то… как-то грустно стало.
За всех.
— Мы с Василисой сегодня к бочагу этому сходим, поглянем. Может, заговор поставим какой? — тетка задумалась, а я не торопила её. Так и сидели, молча.
Потом молчать надоело.
— А что там было.
— Где?
— Усадьба эта. Чья она?
Тетка вздохнула и показалось, что не ответит, найдет повод, отговорится делами или вовсе отмахнется, как оно в детстве случалось.
Но нет…
— Потемкинская.
— Того самого? — а что, историю я всегда любила, и тем удивительнее было узнать, что история эта здесь, руку протяни.
— Не совсем. Мужу сестры его родной принадлежала. В истории он мало известен. Обыкновенным человеком был. Жил себе тихонько. Женился. Жена ему пятерых дочек нажила, а потом и отошла в родах. Он же растил, как умел, да только заболел после. И чуя, что вот-вот отойдет, написал письмо родственнику, просил, чтобы приглядел тот за дочерьми, чтобы устроил жизнь их.
— И устроил?
— Устроил… приехал, забрал, увез в Петербург. Многие им завидовали. Пока младшенькая не вернулась в отцовский дом. Тот уже стал приходить в упадок, ибо для содержания его деньги надобны, а откуда им было взяться?
Тетка поднялась, чтобы вновь наполнить кружку духмяным травяным чаем. Я покачала головой. В меня больше не влезет.
— Ты уже большая… в общем, приехала девица не просто так, но в интересном, как говорится, положении. И родила. А после родов случилось с нею такое, что говорить она стала. От стресса, видать. Или накипело. Много говорила… про то, как дядюшка родной племянниц встретил, приветил, ко двору представил, устроил в ближний круг императрицы-матушки… и что просил за это немного. Толику женского тепла.
Меня замутило.
— И знать об этом знали… времена были такие, что не больно-то о морали задумывались. Ты не верь, если станут говорить, будто прежде люди иными были, совестливыми да честными. Они всегда одинаковые, одни совестливые, другие — как придется. Так вот, паче всех он младшенькую выделял{1}.
Да уж, про такое нам в университете не рассказывали. И подозреваю, что вряд ли расскажут.
— Совратил он её совсем юной, выдал замуж, хотя мужа своего, как и мужчин вовсе, она терпеть не могла. Но кто её спрашивал? Да, и после замужества дядюшка не отстал, напротив, он сделался весьма требователен, желая получить благодарность за хлопоты. Она подумывала наложить на себя руки, но и на это сил не оставалось. Она целые дни проводила в постели, пока не узнала, что беременна. И тогда-то вдруг испугалась.