А отец уже пристально смотрел на Пепика.
— Где ты шатался? — спросил он отрывисто.
— Ой, папа, что было! — Пепик не находил подходящих слов. — Что на вокзале делалось, если бы ты видел! Мы напали на поезд, они и опомниться не успели!
— Слышал, слышал!.. — сурово сказал Гошек. — Во что это ты там впутался?
— Как — впутался? Нужно же, чтобы все… — сбивчиво начал было убеждать отца Пепик.
Но он сейчас же осекся, поняв, что говорит не то, что следует. Отец — как стена, от которой все слова отскакивают словно горох. И, кроме того, отец очень хорошо знает, что следует и чего не следует делать.
— А ты что мне обещал? Что ни на шаг от матери не отойдешь!..
Гневный голос отца загремел на всю кухню, но мать взяла отца за плечо:
— Отец, тише… не разбуди ее!..
Для Пепика это была очень опасная минута. Но внимание отца отвлекла спящая Галина. Он наклонился к ней, пристально вглядываясь в исхудалое лицо.
— Откуда она?
— Пепик с вокзала привел… из этого проклятого поезда. Из Варшавы она…
— Совсем ребенок…
— Да, папа, ребенок! Она уже в восстании участвовала! Если бы ты видел, как она бросает гранаты! В эсэсовца попала, он и рот не успел открыть! — вырвалось у Пепика против его воли.
Но разве легко промолчать о таком деле, особенно если им переполнено сердце…
— У школы, что ли? Вы и там были? — грозно задал отец неожиданный и не очень-то приятный вопрос.
Он уже слышал от угольщика Адама, как при нападении на эсэсовский госпиталь им помогла девушка, одетая как узница концлагеря.
— И из автомата тоже она стреляла, да? По окнам школы?
Пепику казалось, что он сидит на горячих угольях.
— Тоже… Я только смотрел, — прошептал он смущенно, будто речь шла о том, кто будет платить за разбитые окна.
Сейчас не хватало только еще одного, последнего вопроса отца: где же автомат, из которого стреляла Галина… У Пепика задрожал нож в руке. Такой вопрос был бы вполне законным… Но, прежде чем такая мысль успела возникнуть в голове у отца — а что она непременно возникнет, Пепик не сомневался, — раздался сильный стук в окно.
— Все к мосту! На постройку баррикад! — крикнул голос из темноты.
— Иду, иду! — буркнул Гошек в усы и незаметно усмехнулся.
Так Пепик еще раз случайно спасся от взбучки.
Его собственный приказ, отданный час назад, претворялся в жизнь. Пора было вернуться на свой пост у баррикады. Гошек вскинул винтовку за плечо, схватил ломоть хлеба со стола и бросил прощальный взгляд на жену.
— Иозеф… — тоскливо прошептала она, обнимая его.
— Не бойся, мать, все обойдется благополучно! — засмеялся отец, словно собирался на танцы, и торопливо поцеловал ее.
Он казался помолодевшим, почти юношей. Пепик не мог отвести от него глаза. Но отец тут же испортил всю его радость. Отцовские слова прозвучали с порога, как удар бича:
— Пепик, только не вздумай сбежать из дому! Мать, не отпускай его ни на шаг от себя!
— Да разве он меня послушает? — вздохнула мать.
— Ну так запри. Или привяжи к кровати!
И, хотя Пепик смиренно опустил глаза на свою картошку, он заметил, что отец на самом пороге молча, но красноречиво погрозил ему кулаком…
ДОЖДЛИВАЯ НОЧЬ
Тучи нависли над городом, как перед бурей. В ночной тишине таилась угроза. Большинство жителей Праги готовились ночевать в подвалах. На Голешовицкой площади во всех домах происходило одно и то же. Подавленные страхом и неизвестностью люди с детьми постарше сидели плечом к плечу вдоль стен подвала. Бетонные балки и ржавые водопроводные трубы под пыльными, неровно оштукатуренными потолками, казалось, уравнивали всех, кто сидел здесь, — и бедных и богатых. Но почти все матери могли накормить своих детей лишь невкусным хлебом с примесью картофеля или холодной манной кашей, которая была сварена заранее. А домовладелица Мацоурова тайком грызла шоколад, который она достала у спекулянтов. Закутав ноги в плед из верблюжьей шерсти, она сидела отдельно от остальных в плетеном садовом кресле, которое принес ей дворник с балкона. Правда, она боялась раздражать людей, сидевших вместе с ней в подвале, и стыдливо засовывала в рот кусочки шоколада, стараясь делать это незаметно, но непривычный аромат выдавал ее тайну. Все лишь горько усмехались.
Домовладелец Мацоур, оптовый торговец с Роганской улицы, днем тоже приколол себе трехцветный значок, не желая отстать от других в проявлении патриотизма, но при виде первого же полицейского он предусмотрительно спрятал значок. Сейчас пан Мацоур отгородил для себя место в подвале двумя огромными кожаными чемоданами, перетянул их ремнями с миниатюрными, но прочными пряжками и привязал рядом с собой уродливую пучеглазую японскую собачку. Та истерически лаяла при малейшем шорохе.