— Негодяи! Убийцы! — несутся восклицания.
Людей душит гнев.
Раньше всех из вагона выскочил угольщик, за ним ринулись разъяренные пассажиры. Худой прихрамывающий человек с палкой тут же. Он кричит:
— Не пустим их через мост! Остановим!
От его резкого голоса толпа вздрагивает как наэлектризованная. А хромой уже отдает команду:
— Трамвай на дорогу! Свалить поперек моста! Все мужчины ко мне!
Угольщик первым берется за дело. По его примеру десятки мужских рук дружно упираются в стенку вагона. Ошарашенный Пепик Гошек не может прийти в себя, но его руки непроизвольно тянутся к вагону. Он оказывается рядом с хромым, который продолжает отдавать команду, прицепив свою палку к карману.
— Приподнять! Раз, два, взяли! Теперь с рельсов долой!
Под дружным натиском снятый с рельсов вагон тяжело ползет по асфальту, пока не становится поперек дороги.
— Готово! Валите! Раз, два!..
И в следующую секунду вагон, уступив соединенным усилиям мужчин, накреняется, показав черное, заляпанное грязью брюхо, колеса вертятся в воздухе… Трах! Словно убитый слон, вагон валится набок. Со звоном сыплются стекла, грохочет железо…
В пяти метрах от трамвайного вагона визжат шины эсэсовского автомобиля, который вынужден затормозить на полном ходу.
— Hände hoch![1] — кричит офицер и выхватывает пистолет из-за пояса.
Все последующее произошло в один миг. Грозным валом толпа во главе с угольщиком обрушилась на машину. Послышался глухой удар — это опрокинули автомобиль, потом лязгнуло железо. Остальные немецкие машины повернули вспять. Путь в Прагу был закрыт.
У Пепика Гошека бешено бьется сердце. Ведь он победил страх смерти, сделал все, что мог, и это чувство отзывается в его мальчишеском сердце ликующим звоном праздничных колоколов… В это мгновение хромой человек, тот, который предвидел, что чехам придется нелегко, и первый призвал к борьбе, притянул к себе Пепика за рукав.
— Ты ведь Гошек, правда? — спросил он деловито. — Беги что есть духу за отцом, его командный пункт у моста. И ружье пусть захватит!
Пепик посмотрел на него в испуге. Откуда хромой знает его, Пепика? Откуда такая уверенность?
И тут хромой улыбается, словно он прочитал мысли паренька, и тихо говорит:
— Передай отцу: Испанец Франта. Он знает…
ГОЛЫМИ РУКАМИ
У Пепика дрожали ноги, но он во весь опор помчался к домику Гошеков.
«У моста… ружье… Велел передать Франта Испанец!» — твердил он на бегу, словно боялся забыть или перепутать это важное поручение. Восковое лицо убитой девушки, спокойное, как у спящей, и рана на левом виске мерещились Пепику всю дорогу. И трамвай, падающий набок, словно убитый слон…
У железной калитки Пепик остановился. Калитка не только не заперта, она даже приоткрыта, точно в спешке ее забыли захлопнуть. А отец… дома ли он? Или Пепик упустил драгоценную минуту, когда его можно было еще застать? А как тогда быть с поручением? Кому его передать? И где же отец возьмет ружье?
Встревоженный Пепик в смятении толкнул кухонную дверь. Ура! Отец дома! Очевидно, он бежал по улице и только что вошел в кухню — он еще тяжело дышал и, против обыкновения, не снял кепки.
— По радио какие-то призывы о помощи передают! Я об этом на улице слышал, — говорил он матери, настраивая радиоприемник.
Дверь скрипнула — отец вздрогнул и обернулся к Пепику:
— Где это ты шатался до сих пор?
— На мосту был, — ответил запыхавшийся Пепик. — Мы трамвай опрокинули и баррикаду уже сделали!
У Гошека руки зачесались, так хотелось ему встать и влепить Пепику хорошую оплеуху. Но тут волшебный зеленый глазок приемника загорелся и послышался слегка взволнованный, но все же твердый мужской голос:
— …немедленно пробивайтесь к зданию чехословацкого радио! Нас теснят эсэсовцы! Спешите нам на помощь! За свободу Чехословацкой республики! Мы защищаемся, помогите, дорога каждая минута!
Это звучало удивительно странно, словно говорили из какого-то другого мира. Но голос звучал настойчиво, искренне, будто тот, кто призывал на помощь, был близким знакомым и стоял тут же, в двух шагах. Пепик был испуган, но глаза его горели восторгом. Взгляд его встретился с суровым взглядом отца. Оба молчали. Но Пепик понял, что отец позабыл обо всем на свете — и о мосте, и об опрокинутом трамвае, и об оплеухе, которую собирался отвесить сыну. Отец был поражен сообщением радио. Поражен был и Пепик. Он чувствовал, что нельзя не пойти туда.