— Не сошел ли я с ума? Уж не капитулируют ли они? — с тревожной улыбкой сказал Гошек сержанту.
В ответ тот молча пожал плечами. Он тоже не верил своим глазам.
— Все! Мир, должно быть, подписали! Им капут, честное слово! — ликующе воскликнул один из молодых стрелков, и его глаза загорелись радостью.
— Замолчи! — прикрикнули на него сразу трое, но все были взволнованы.
Одна Галина с автоматом на изготовку осталась совершенно спокойной. Сержант заметил, что ее руки почти неприметно двигаются слева направо. Она прицеливалась, ее указательный палец лежал на спуске. Совершенно ясно, что она хочет сделать!
— Погоди! — схватил ее за локоть обеспокоенный Марек и отвел ствол автомата в сторону. — Не станем уподобляться им!
— Я фашистов знаю! — с решительным видом сердито ответила Галина, отталкивая сержанта, но все-таки сняла палец со спуска.
Офицеры с белым флагом, молодые, высокие, в блестящих сапогах, с медалями на парадных мундирах, прошли, напряженно вытянув шеи, в каких-нибудь пятнадцати метрах от горящего танка, свернули немного вправо, чтобы обогнуть раскаленное, чадящее черным дымом чудовище, но даже ни разу не взглянули на него. Словно это их не касалось. Защитники баррикады выглядывали из-за досок.
— Глядите, как вырядились! Хоть сейчас на танцы!
— В могилу, дуралей! Там нужны лучшие кадры!
Гошек строго посмотрел на парней, и они замолкли, словно воды в рот набрали.
— Выйдем им навстречу, — сказал он сержанту. — Нечего им тут делать. Они постараются все высмотреть!
— Не выходите! — сердито предупредила Галина. — Вы будете под прицелом их автоматов!
— Ну так что ж за беда, автомат и у тебя есть! — улыбнулся ей сержант.
— Их жалеть нечего. А без вас…
Но Гошек уже положил свою винтовку и безоружный вышел за баррикаду. В нескольких шагах от горящего танка на него повеяло жаром. Сержант тут же одним прыжком очутился рядом с Гошеком.
— Хальт! Хальт! — закричал Гошек, когда офицеры были от него в десяти метрах.
Фашисты разом остановились, церемонно, заученно. Гошек усмехнулся про себя, видя, как они сжимают челюсти и выставляют вперед подбородки, чтобы напугать своим воинственным видом этих несчастных повстанцев.
— Also, was wünschen Sie? Что вам угодно? — спросил Гошек спокойно, хотя это спокойствие никого не обмануло, и прошел еще немного вперед.
Офицер справа, у которого была золотая нашивка на груди, вежливо откашлялся.
— Wir möchten euren Kommandanten sprechen[22], — сказал он.
Несмотря на всю серьезность положения, Гошек с трудом подавил смех. «Эх вы, болваны, что, если сказать: я здесь комендант, можете говорить со мной! То-то вы удивитесь!»
Возле Гошека стоял сержант Марек в форменной куртке чехословацкой армии и с изображением льва на шапке. Марек расправил широкие плечи. Стройный, мускулистый, он походил теперь на могучий дуб. Несмотря на рабочие штаны, испачканные машинным маслом, вид у него был хоть куда — бравый и воинственный. Если вы хотите торжественности — пожалуйста!
Гошек указал на Марека, на шапке которого красовались три никелевые пуговки — знаки различия сержанта.
— Das ist unser Kommandant![23]
Эсэсовцы, не сговариваясь, улыбнулись, как один. Почему — это было вполне ясно. Они ведь понимали, что имеют дело с простым сержантом. Но немец справа мгновенно подавил улыбку и принял нарочито вежливый вид.
— Aber wir wollen einen Offizier sprechen![24]
Тут, в свою очередь, улыбнулся Гошек:
— Если уж вам так хочется поговорить с чехами, то придется говорить с нами.
— Ach, so![25] — язвительно воскликнул эсэсовец и уставился на Гошека.
Но тут же он отвел свой взгляд, который должен был сразить этого человека, как кинжал. Гошек хранил каменное спокойствие. Офицер привык держаться нагло. Он окинул презрительным взглядом деревянную баррикаду, уже порядком потрепанную обстрелом, и строго сказал Гошеку:
— От имени нашего командования предлагаем вам капитулировать в течение часа. Баррикады немедленно разобрать, оружие сложить на середине улицы. Без всяких условий! Иначе… — И он многозначительно умолк.
Но тут коса нашла на камень! Гошек выпрямился, невольно сжал кулаки, лицо покраснело. Но он мгновенно взял себя в руки и никак не проявил своего возмущения. Только глаза его блеснули. Он глубоко вздохнул, чтобы не закричать, и уверенно перебил эсэсовца: