Лойза задохнулся от счастья.
— Понятное дело, в центр! Прямо на Вацлавскую! Ребята, пропустите нас, пока не поздно, покажем там нацистам, где раки зимуют! А не то представление кончится, и я не увижу даже, как стреляют из такой красивой штуки!
И Лойза ласково похлопал орудие по стволу, заранее уверенный, что новые друзья разрешат ему хоть разок выпалить из этой «дудочки»…
Командир танка дал команду, мальчишки спрыгнули с брони на землю, взрослые немного расступились, продолжая пристально разглядывать смуглых парней, таких близких, простых, которые так спешили освободить всю Прагу. Гошек, Галина и Франта Испанец по знаку командира вскочили на первую машину к Лойзе. Моторы зафыркали, как разгоряченные жеребцы, и затем заработали вовсю.
В последнюю секунду решил взобраться на танк и запыхавшийся пан Бручек. Сердце его ныло, он боялся, что неожиданно останется один, без товарищей, с которыми неразлучно провел пять дней в этом паршивом полицейском мундире, который вдруг показался ему страшно неудобным. Но ничего не получилось — брюшко и длинная полицейская шинель помешали ему поднять ногу достаточно высоко. Франта хотел было протянуть руку раскаявшемуся грешнику, но командир танка, которому неизвестная черная форма Бручека показалась, должно быть, подозрительной, сказал приветливо, но решительно:
— Не надо, папаша! Отдохни! Мы справимся сами!
Итак, пану Бручеку осталось лишь с сожалением посмотреть вслед танкам, когда они покатили по дороге. Франта издали помахал ему рукой, улыбаясь про себя тому, как иногда шутит жизнь: еще немного — и под красным знаменем проехался бы по пражским улицам настоящий полицейский довоенного времени!
Командир танка зорко присматривался к дороге через мост. Он видел пестрые плащ-палатки парашютистов, убитых Франтой, Галиной и Бручеком, обгоревший танк и почерневшую мостовую на месте взорванной баррикады из бочек, расстрелянный трамвай с высыпавшейся брусчаткой, разбитые в мелкий щебень красные кирпичи и по всем этим предметам читал глазами опытного солдата историю обороны моста.
— Кто здесь командир? — вдруг спросил он, перекрикивая гул моторов, и пытливо скользнул глазами по лицам Лойзы, Испанца и Гошека.
— Вот он, Гошек! — ткнул Лойза указательным пальцем в грудь Гошека.
— Хороший командир! Прекрасно себя проявил!
Когда советской машине пришлось почти у самого тротуара объезжать остов танка, командир коротко спросил Гошека:
— Это тоже ваша работа?
— Наша… — признался Гошек и радостно улыбнулся.
— Вы знали, что мы придем?
— Мы верили в вас, товарищи… — ответил Гошек, положил руки на сильные плечи танкиста и посмотрел в его ясные мальчишечьи глаза.
За трамвайной баррикадой водитель первого танка прибавил газу. Но через сто метров ему пришлось быстро затормозить и в конце концов остановить машину, не ожидая команды: сотни людей торопились навстречу танку.
С блестящими глазами, широко раскрыв руки для объятий, люди бежали издалека: новость распространилась по Голешовицам быстрее лесного пожара в засуху. От дома к дому спешили люди, барабанили впопыхах кулаками в окна так же, как в субботнюю ночь, когда нужно было строить баррикады, и будили всех, хотя в эту ночь едва ли кто-нибудь спал, взволнованным криком:
— Русские пришли! Наши здесь!
Радостная, ликующая толпа разлилась вокруг танков, словно волной захлестнуло их; сотни рук поднимались, чтобы хоть помахать танкистам, если нельзя приблизиться и пожать братскую руку.
Вот уже появились и первые цветы, наспех сорванные в садиках: желто-красные тюльпаны, тонконогие красавцы нарциссы, гиацинты на коротком стебле, очевидно росшие в цветочных горшках, и больше всего — огромные щедрые букеты мелкоцветной сирени, которая растет в голешовицких садиках. Вот уже кто-то подсаживает тонкую, словно прутик, высокую девочку, и она засовывает светло-фиолетовую кисть сирени в ствол орудия. И боевой танк, запыленный, забрызганный грязью, мгновенно преображается.
Молодой командир танка что-то кричит, но никто его не слышит — вокруг гудит человеческое море. И тут на мгновение исчезает боевой пыл танкиста. Он, вдруг забыв, что бой еще не кончен, улыбается во весь рот — сверкают белые здоровые зубы, лицо становится еще моложе, в настороженных глазах вспыхивает веселое лукавство. Сама жизнь протягивается тысячами рук к советским воинам, совершившим львиный прыжок от Дрездена к Праге, трижды прошедшим через смерть, согревает любовью их сердца.