– Прохор, – подсказал Эммануил.
– Да, он меня графиней называет и всегда галантно кланяется, – хихикнула она, подкашливая. – Он мне напоминает спившегося аристократа.
– Твоему спившемуся аристократу в заштопанной тельняшке Мануля каждое утро исправно выдает на пойло, и если он по какой-то причине этого не сделает, то тот способен от злости блевануть у нашей двери или, извини, мама, вообще написать на площадке, как он однажды это сделал. Вот потому и кланяется, что пьет на наши деньги.
– Вай, что ты говоришь, Самик, – тихо заохала тетя Инна. – Вай, чтобы он сдох, негодник…
– Соседи тоже свое получают. Нет-нет, я к каждой двери подкидываю то мешок муки, то мешок картошки. И все ради того, чтобы моя бала… – погладил он с нежностью волосы рядом сидевшей Джулии, – не читала в их глазах это омерзительное “понаехали”, мама. А в магазин я тоже выгодно для них поставляю продукцию, за которую расплачиваются, когда удобно. Так что причина их уважения не твои седые волосы и зрелые года. Тут тебе не Баку.
– Вай Баку, мой несчастный Баку… – опять всплакнула Инесса Андреевна, поднеся свой белоснежный платок к старческим глазам. – Какой ты жестокий стал, Самик. Ты раньше такой хороший мальчик был…
– Аа-а… – раздраженно махнул Самвел Манучаров. – С этой сумасшедшей жизнью я скоро сам превращусь в Прохора… Пойду, часок вздремну перед работой, Роза… – устало произнес он, вставая, – что-то нездоровится. А ты, будь как дома, сынок, поговорим еще…
Да, конечно, поговорили, после еще и еще раз говорили. Они хотели узнать про все и про всех после того злополучного дня, когда их провожали у парома. И ловили каждое слово, когда речь шла о родном Баку – где что построили, где снесли. Особенно интересовались соседями, с которыми прожили рядом не один десяток лет. Дружили, вечерами в нарды стучали во дворе, где дети допоздна играли в прятки, а женщины беспечно грызли семечки, обсуждая, самые, что на их взгляд, интересные новости: кто за кого вышла замуж, кого женили или кто куда поступил.
Мы тогда жили, наслаждаясь каждым днем и настраиваясь на самое светлое будущее, которое если даже не мы, то наши дети обязательно должны были узреть. Кто бы нам объяснил, что проживаем мы уже в этом “будущем” и что скоро все это исчезнет как мираж в пустыне, словно землю заполоняют самые темные силы, что могло придумать больное воображение. Что потомки наши уже не будут танцевать на комсомольских и интернациональных свадьбах, а как пушечное мясо будут загнаны на фронтовые позиции с целью уничтожения друг друга. Они уже будут не только нашими детьми, но и детьми войны, беспредельного мира, находившегося под властью сильных мира сего…
Родня очень беспокоилась за Джулию, своей добротой и обаянием заслужившую всеобщую любовь многочисленного клана Манучаровых. Она стойко сопротивлялась бесконечным попыткам родителей устроить ее жизнь. Многие сватались. И некий осетин был из клиники, где она работала, который, получив решительный отказ, тут же уволился. Достойный поступок… Джулия все предложения отметала, сильно злясь и нервничая. И у родителей опустились руки.
– Скажу тебе честно, – как-то расстроенно произнес дядя Самвел. – Я и все мы против этого брака и ты, конечно, понимаешь почему. Ты хороший мальчик, Рафаэль, ты вырос на наших глазах. Мы знаем твою семью, знаем, какое воспитание ты получил. Не было бы этих событий, мы счастливы были, если наша кровинка связала бы судьбу с тобой. Но сейчас… – который раз вздохнул он. – Я не представляю ваше будущее! Слишком много крови между нашими народами. Что плохо, она проливалась в прошлом и нет гарантии, что не прольется и в будущем. Идиотов всегда будет хватать… А о детях, которые еще не родились, вы подумали? Какое будущее вы им готовите? Быть изгоями в обеих общинах! Сейчас распадаются даже устоявшиеся браки на этой почве, а вы решили заключить новый. Вы сумасшедшие. И мы сумасшедшие, что не можем отговорить вас… Вот, ответь мне, сынок, положа руку на сердце, ты уверен, что сможешь сделать ее счастливой? – спросил он с какой-то надеждой, пытливо всматриваясь не в лицо, а, кажется, в мою душу.
Мне трудно было ответить. Отвел глаза. Знали бы, в какое дерьмо вляпался, за порог не пустили бы. И мне было ужасно стыдно, что обманываю хоть в чем-то столь родных мне людей, мою преданную Джулию.
Но, я вспомнил погибших, искалеченных на минах молодых ребят, аккуратно зияющие снайперские точки на их висках, лбах. Вспомнил информацию о зажравшихся на солдатских судьбах предателях-военачальниках. Погибшего брата, потерявшую разум от горя мать, надежду в глазах полковника Мусаева…