Отдышался, крылья сложил, присел на скамейку. Голову обхватил, качается. (Вот, опять же замечу, одна голова у Горыныча, враки все это про Змеев трехголовых, это только телята, бывает, о двух головах рождаются.)
— Дайте, мужики, пива хлебнуть… Все, отлетался!
И столько горести в его словах было, что почуяли мы: неладное что-то с Горынычем. Ну, мы ж не бабы, чтоб сразу с расспросами в душу лезть, пусть та душа и Змеева. Попил он пива, молчим.
Митрич свою самокрутку свернул (ох и самосад у него, настоящий, ядерный), повернулся к Горынычу:
— Дыхни-ка…
Горыныч дыхнул осторожненько, Митрич прикурил. Это у них игра будто: нравится Митричу так прикуривать, словно от огнемета. Рисковый дед.
— А теперь рассказывай, — выдохнул Митрич свой дым, что сбивает с ног неподготовленного ничуть не хуже пламени изо рта Горыныча.
— А что тут сказки баять? — вздохнул Горыныч. — Антарктиду вот облетел. И там нету. Нету, мужики… Нигде нету, ни на одном этом континенте. Один я Змей на всей земле остался, нигде Змеяны не нашел. Все как есть вымерли. Ох, может найдете, мужики, чего нашенского, покрепче пива? Это ж как больно себя самым последним чувствовать!
И слезы у него из глаз самые настоящие. А вот когда мужик плачет, да еще такой, как Горыныч, это уже беда настоящая. И мы это враз все поняли: помрет Горыныч один — и все, не будет больше у нас Змеев. Никаких.
— Дело серьезное, — говорит Степан-книжник, — а вот решать его надо на трезвую голову.
Тут мы все переглянулись: это ж Степан намекает, что дело решить можно? И как?
— А так… — бахнул Степан кружку с пивом на столик. — Перво-наперво, давайте Горыныча в баню. На нем песок с Сахары, грязь из нигерийских болот, лишай из тундры. Отмыть его, как полагается. Да и попарить надо, душу на место посадить — она ж у него где-то в хвосте сидит. Одежка вся истрепалась. Ну, штаны у меня дома есть, ненадеванные, на смерть жена купила, враз будут.
— А у меня пиджак есть, армейский, с погонами ефрейтера. В шкафу с тех времен еще висит, крепкий, — поддержал Семен.
— Погоны убрать немедленно, — категорично высказался Митрич. — Хватит, отмаялись под погонниками, продразверстку с вами вспомнишь. Значит, все быстро ополоснулись, а пока я Горыныча попарю, вы ему одежку свежую принесете. А дальше Степан пусть распоряжается…
Через полчаса Горыныч наш сидел под вербой, как только из яйца вылупленный: свежий, блестящий. И во всем чистом. Китель Семенов ему особенно подошел: ну, настоящий Змей-лесник.
Горыныч бутылку на стол поставил — заморское что-то, красивое. Я ее, как это заведено, открыть взял, а Степан в крик:
— Не трогать! Это для дела.
Вот же вредный: как о деле думать, когда бутылка на столе?
— Это для дела, — повторил Степан и другую ставит: нашу, скромную. — Вот из этой по рюмашке, чтоб думалось охотнее…
Выпили, прикусили яблочками.
— Ученые открыли, что всякое существо из одного кусочка, из одной капли сделать можно! — важно начал Степан.
— Удивил, — хмыкнул Семен. — У меня шестеро детей, и все из капелек получились…
— Молчи пока, — отмахнулся Степан и дальше говорит: — В той капле есть гены, маленькие такие, а все про существо в них записано. Значит, чтоб наш Горыныч сохранился… — и замолчал многозначительно.
— Хвост ему отрезать, что ли, и в холодильник упрятать? — спрашиваю я.
— Не дам хвост! — испугался Горыныч. — Чем в полете управлять?
— Тебе все одно не летать, сам говорил — отлетался.
— Мало ли чего я говорил… Полечу в Тибет, технику медитации освою, усну на тыщу лет…
— А потом?
— Да тихо вы! — закричал на нас Степан. — Чтоб гены сохранились, надо Горыныча женить!
Точно! Голова Степан!
— А на ком? — испуганно спрашивает Горыныч. — Нету ж Змеян на земле…
— На Лизавете Косой женим, — ударил рукой по столу Степан.
Тут мы все испугались.
— Да ты что? Да она такая змея — всех Змеян змеиней!
— Так это ж то, что и надо, — улыбается Степан.
— Это ж какая смесь атомная будет, если Горыныча да на Лизавете женить… — приуныл Семен.
— Степан дело говорит, — подумал и сказал Митрич. — Лизавета, конечно, змеюка еще та, а вот я думаю, что весь яд ее от того, что мужика у ней нету. Оттого и вся вредность ее.
— И вся ее жизненная энергия поэтому расходуется на всяческие гадости, — как точку поставил Степан.