Идя со службы, Карпеко изредка заставал старушек-зеленщиц, но в этот раз не было и их.
Домой торопиться не имело смысла, и Карпеко отправился по долгой дороге, через Детский городок.
Дальше был уже поселок, иные дома которого помнили войну…
Хотя нет… Дома не помнят ничего, поскольку орган памяти у них отсутствует. А вот старики, живущие в них, действительно могли бы рассказать многое. Могли, но молчали преимущественно, ибо право на память имело только государство и его уполномоченные представители.
Впрочем, имелись исключения.
Дед Коля, который обычно встречал Карпеко на углу улиц Гастелло и Льва Толстого, кажется, не боялся самого дьявола, но его опасались все. Жена именовала своего супруга исключительно Старым Дураком, но делала это с опаской. Сын тоже боялся отца, а внук так и вовсе сбегал от деда при первой возможности. Поселковая молва гласила, что этот старик треть своей жизни провел по лагерям и тюрьмам, а также, что он убил не менее полудюжины людей.
Пользуясь своим положением, Сергей как-то поднял из архива дело и узнал о прошлом деда Коли.
До войны тот был главным агрономом в местном совхозе и являлся успешным по тем меркам человеком. И была у него жена-красавица, на которую положил глаз директор совхоза, причем сердце красавицы тоже склонялось к измене. В один день директор подошел к своему подчиненному и попросил отступиться подобру-поздорову. Но несознательный молодой агроном скрутил кукиш. Ответно на следующий день на стол Кого Надо лег донос, и агроном Коля уехал в Сибирь убирать снег. Отсидел на стройках коммунизма пятнадцать лет, вернувшись, застал жену в объятиях доносчика. Убил и ту и другого, тут же сдался милиции, а после суда отбыл в Сибирь еще на восемь лет.
Узнав об этом, Карпеко больше зауважал деда Колю, но еще больше – его нынешнюю супругу. Ибо надо иметь незаурядную смелость, чтоб выйти замуж за человека, убившего первую жену.
Ответно старик Сергея любил, возможно, потому что тот, в силу своей профессии умел слушать.
Хорошие отношения между ними не испортились, даже когда Сергей посадил за пьяную поножовщину в тюрьму своего приятеля по детским играм и сына деда Коли.
– Дядя Коля, вафли будете?..
– А давай! – ответил старик.
Вафли он тоже любил: зубов у него было ровно три – один свой и два вставных, но слюна бывшего арестанта легко размачивала лакомство.
– …А я когда под Салехардом сидел, – начался у деда Коли очередной приступ воспоминаний, – Так мы в уборную ходили по веревке зимой. Снег так мел, что шаг влево, шаг вправо – и пропал. Если шел с уборной, и веревка порвалась – тоже пропал человек, весной в оттепель и найдут. Ну и конвойные в своем бараке чаи да водку гоняют, на вышках – никого. А зачем?..
Карпеко, как то велела вежливость, кивнул:
– Когда после смерти Сталина по амнистии стариков освобождали, так сперва у их родичей спрашивали, мол, хотите чтоб мы вам деда вернули? И некоторые отказывались. А вот что потом с теми стариками было, от кого отказались, не знаю…
Разговор прервала тетя Нюра, коя позвала своего суженого ужинать. Карпеко же прошел еще метров сорок и оказался дома.
Его там никто не ждал.
Пока готовился ужин, в комнате монотонно бубнил телевизор: «Березка-2» ловила лишь один канал. К тому же в сети плясало напряжение, и изображение то и дело блекло.
За окнами темнело, многоголосо запели сверчки. Через сетку, набитую на деревянную раму, в дом пытались прорваться комары. Выключив телевизор и свет, Сергей включил радиоприемник, настроил волну и завалился на кровать.
Желто-горячим цветом светилась шкала приемника, озаряя комнату неярким огнем. От этого создавалось предчувствие чуда, ощущение Нового года, который случится не в свое время.
А ведущий «Тьмутаракани», меж тем, читал что-то из своих сочинений:
«…
Князь Ярослав прибыл в Мать Городов Русских из Великого Новгорода скорым поездом. Сам он ехал в мягком вагоне, но дружина его тряслась в общем, из-за чего на киевском перроне вид имела мятый, а настроение – суровое.
Осмотревшись, князь распорядился: вокзал разобрать, рельсы – перековать на мечи, а из шпал – сложить терем.
…»
На фоне авторской речи звучало:
«…
Do you remember the night I surrendered
You wanted to paint me in oils
Owh, you are tender do you remember
The sleepers could hear me for miles
…»
–
В субботу Аркадий собрал фотоувеличитель, и, приготовив фиксаж с проявителем, засел в ванной. В запертом помещении тут же стало душно. Кисло пахло фиксажем, а проявитель добавлял какой-то ветхо-бумажный флер. В действе проявки было что-то от магии: когда на чистом листе бумаги появлялись контуры, лица.