Клер то ли фыркнула, то ли всхлипнула, трясясь от холода.
— Ух ты, до чего быстро у тебя волосы отрастают!
Клер обрадованно:
— Ей-богу?
— Так мне, во всяком случае, кажется. Правда, без увеличительного стекла точно сказать не могу.
— Salope[8]! Я думала, ты серьезно.
— А что это такое?
— Словцо довольно гадкое.— Потом тоскливо: — Как хорошо было бы снова ходить с волосами. Снова стать женщиной.
— А для Андрея ты и сейчас женщина. Обрати внимание, как он на тебя смотрит. Глаз не сводит! Нравится он тебе?
— Очень.
— Глаза у него красивые. Должно быть, недурен собой, когда в норме. И наверно, у него этакая романтическая кудрявая шевелюра— он же-музыкант. А что ты будешь делать, если он станет тебя добиваться?
— Ты шутишь...
— Нисколько.
— Нет, шутишь. Кому я нужна такая?
— Cherie[9], ты дурочка. Пусть от тебя остались кожа да кости— все равно ты женщина. А эти мужчины, они же истомились за столько лет. И если мы еще день-другой пробудем вместе, об этом, безусловно, пойдет разговор, неужели ты не понимаешь?
— Просто в голову не пришло. Но от меня было бы мало проку. Я совсем погасшая, словно неживая. А ты?
Лини рассмеялась:
— Посмотрим сперва, заведет ли кто-нибудь со мной об этом разговор и кто именно.
— Ты хочешь сказать, что тебя к кому-то из них тянет?
— Еще как!
— А забеременеть не боишься?
— После всего, через что мы прошли? Конечно нет.
— Кто же он?
— Угадай.
— Самый красивый — Юрек. Такое лицо — прямо киноактер!
— Красив, ничего не скажешь. Но это не он и не твой Андрей. Дай-ка я тебе спину потру.
— Значит, Норберт. Он так тебе нравится?
— Очень. Меня всегда тянуло к таким вот спокойным, сильным. А как ты догадалась, что не Отто?
— Потому что он мне нравится меньше других. Сама не понимаю почему.
—: А я понимаю. Хитренький он какой-то. Помнишь, вчера, когда Норберт спросил, что у него есть из еды... Заметила?
— Да. А все-таки сахар он нам отдал, это большая щедрость.
— Я тебе сейчас кое-что расскажу. Прошлой ночью я проснулась и, хоть было темно, могу сказать точно: он грыз сахар и допивал коньяк.
— Правда? Впрочем, ведь и сахар и коньяк его. И потом, он оттрубил семь лет. Знаешь, что могут сделать с человеком семь лет?
— С одним человеком семь дней могут многое сделать, с другим семь лет не сделают... Ну так, радость моя. Насколько это мыслимо, я тебя отмыла.
— Гнид нету?
— Нет. Может, оденешься, прежде чем взяться за меня?
— Да, пожалуй.
— Озябла?
— Наоборот. Странное дело, мне как-то теплей стало. Видно, от холодного обтирания кровь побежала резвее. Лини...
— А?
— Насчет тебя и Норберта... Меня тут кое-что тревожит.
— Что именно?
— Понимаешь, что получается? Четверо мужчин и одна женщина. Ну, может, трое мужчин — Андрей, судя по его виду, тоже вконец изможден. Что же произойдет, если вы с Норбертом станете любовниками?
— А чего, собственно, ты опасаешься?
— Ты как думаешь, каково будет остальным?
— Скверно, по всей вероятности.
— Сейчас у нас всех такие чудесные отношения ужасно будет если из-за этого все пойдет прахом.
— Но почему вдруг? Будь на их месте другие мужчины, дело иное. Когда мы легли спать я так и ждала, что посреди ночи почувствую на себе чьи-то руки. Но все они оказались людьми порядочными. Не позволяют себе никаких сальностей, даже не выругались при нас ни разу.
— Верно, я тоже заметила.
— А вообще, если Норберт заведет со мной об этом разговор, на отказ он не нарвется.— Она помолчала, потом проговорила ломким, срывающимся голосом: — До того я истосковалась, до того мне нужно, чтобы меня обнял человек, который мне мил... Вот ты говоришь — тебе ни к чему. А я тебя не понимаю.
— Я же тебе объяснила.
— Да ведь не о физической потребности речь — о душевной. Я тоже не больно-то воспламенилась. Просто мне надо знать: есть ли на свете мужчина, которому я нужна? Само собой, не первый попавшийся, а такой, который мне по душе. После всего, что мы пережили, сердце мое жаждет тепла. А твое — нет?
— Пока нет. Мужчина — это, пожалуй, для меня сейчас слишком. Не настолько я еще ожила. Есть, спать и радоваться, что мы на свободе,— вот и все, чего я пока хочу... Ну, ты готова? Можно соскребать с тебя грязь?
— Да,— ответила Лини. Потом, с нахлынувшей вдруг болью и яростью: — Выскреби Освенцим заодно и из моего сердца, если сможешь.— Она расплакалась.— Боже мой, нам с Алексом было так хорошо вместе. В нем было все, что я ищу в мужчине. И до чего нам чудесно жилось с нашим сыночком! Ну почему с нами должно было случиться такое?