Лини резко ответила:
— Конвоиры, которые гнали наш этап, тоже не были эсэсовцами. А пожалели они хоть одну из тех женщин, что падали в снег?
— И что же, по-вашему, из этого можно заключить? — настойчиво допытывался Норберт.— Что весь народ состоит из чудовищ,— и на этом успокоиться?
— Сами знаете, я не о таких немцах, как вы.
— А о каких же, Лини? О двадцатилетних парнях, которым было восемь, когда Гитлер пришел к власти? Что же нам с ними делать: перевешать или перевоспитать? А рабочие, строившие эти танки и грузовики,— с ними как прикажете быть?
— Не знаю,— пробормотала Лини.— Вы это все давно обдумали, а я нет. Но в сердце моем...
Подошел Андрей — так же внезапно, как раньше отошел.
— Товарищи,— сурово начал он.—Я думаю — мы сойти с ума! Целый час смотрим, смеемся, но почему мы ни разу не думаем, что будет, если фрицы сюда приходят?— Он сердито показал на дорогу.— Враги от нас только полкилометра. Они приходят сюда, всех стреляют.
— А для чего им сюда приходить? — весело бросил Отто.— Высшая раса драпает. У них теперь одно на уме — поскорей смыться от вас, русских.
Андрей выслушал его, приставив к правому уху ладонь, потом возразил сердито, даже яростно:
— Много для чего. Может, ставить зенитка на крыша, может, приносить раненых, откуда я знаю?
— Так чего они до сих пор не пришли?—не унимался Отто.— Ведь они уже, наверное, столько часов драпают — задолго до того, как мы их увидели.
— Юрек,— спохватился Норберт,— выяснил ты, куда ведет дорога?
— Да, да, в Богумин.— То есть городок на польско-германской границе. Двадцать километров отсюда.
— Ага, вот видите? — торжествующе объявил Отто.— Туда они и топают — обратно в добрый старый фатерланд.
Андрей даже закричал от возмущения. Сильно волнуясь, обратился к Клер:
— Переведите им! Мы ведем себя неразумно. Мне начинает казаться, что в Освенциме мы стали просто ненормальные. Мы так измучены, так жаждем покоя и безопасности, что вообразили, будто этот завод — заколдованное царство. Враг чуть ли не у самых дверей, а мы стоим себе посмеиваемся, словно застрахованы от всех бед. Форменное безумие!
Клер помолчала. Слова Андрея потрясли ее. Ей вдруг стало жутко. Может, они и впрямь ненормальные? О господи! Но ведь она и сама наблюдала за отступлением немцев и ни разу не подумала об опасности. Не на шутку встревожившись, она стала медленно переводить. Едва она кончила, Андрей гневно направил палец на Норберта.
— Вот ты,— заговорил он резко,— двенадцать лет ты был в концентрационный лагерь, и когда ты видел немец с автомат, ты боялся, да? Почему же ты не боялся немец там, на дороге?
Норберт, наморщив лоб, сосредоточенно думал. Потом развел руками.
— Сам не знаю,— пробормотал он и смущенно поглядел на остальных.— Нам надо быть начеку, это факт.
— Андрей прав! — решительно подхватила Лини.— Конечно, они могут сюда нагрянуть! Что это мы, в самом деле?
— А ничего! — закричал Отто. Белый от злости, подскочил он к Андрею.— Может быть, ты и спятил, тебе виднее. Только нас в компанию не бери. Мы увидели, что вермахт драпает, и обалдели от радости. Что ж тут такого? Ведь это вполне естественно! Что ты тут, черт побери, увидел ненормального? Да мы этого дня ждали годы и годы, скажешь — нет?
— Значит, ты считаешь, здесь для нас очень безопасно, да? — насмешливо спросил Андрей.— Гитлер присылал к тебе письмо, обещал?...
— Мы нигде не можем быть в безопасности, пока не придут русские,— желчно перебил его Отто.— Но ты можешь нам предложить более надежное убежище? В деревне немцев не было с осени. А ты сам сейчас видел — мимо шли целые полки, верно? Черт подери, это у тебя мозги воспалились, а не у нас!
К ним подошел Норберт, сказал спокойно и твердо:
— Давайте-ка присядем и потолкуем! — То была не просьба, а приказ, в нем была сила — та самая, что помогла Норберту выдержать двенадцать лет лагеря,— и оба спорщика тотчас же подчинились. Бросив взгляд в окно, на опустевшую дорогу, Норберт сказал:—Юрек, покарауль, а?— Потом сел, привалился спиной к стене, поскреб подбородок и мгновенье пристально смотрел на Андрея и Отто. Вспомнив, каким Норберт был утром, когда они только проснулись, Лини поразилась: теперь это был совсем другой человек. Взгляд голубых глаз стал холодный, жесткий; сильное лицо отвердело, казалось железным— оно подбадривало, но вместе с тем как-то отпугивало. Такое вот железное лицо может поддержать в тебе дух, решила она, но целовать его не захочешь.— Все за одного, один за всех — так, да? — негромко проговорил Норберт.— Может, будем помнить об этом, а не кидаться друг на друга, как петухи? — И опять слова его прозвучали как приказ, а не как просьба.— Отто, по-моему, все, что ты говорил, толково. Но ты одного не учел — как раз того, что беспокоит Андрея. Не знаю, как ты, но я, безусловно, дал маху. Вот мы тут все время глядим на дорогу, а мне ни разу даже в голову не пришло, что один из танков может вдруг свернуть сюда, к заводу. Нету ведь такой международной конвенции, которая бы это запрещала, а, Отто?