В родном журнале высшее начальство не обрадовалось. Но отговаривали своеобразно: «Да, конечно, фирма. Но ведь работать будете не меньше, чем здесь». О том, чтобы малость облегчить мне работу «здесь», речи не шло, хотя я на это смутно надеялся. Как и вообще на лучшее — на реформу внутри «своего» журнала. Реформа наметилась. Прошло какое-то собрание, где «молодым» (моим товарищам и мне) были обещаны «златые горы и реки, полные вина». По сути, нам предложили вести журнал так, как сочтем должным. После шумно победительного заседания коллеги-единомышленники смотрели на меня вопросительно: с нами, мол, или в «Знамя»? Разойтись было невозможно. Я сказал примирительно: «Поехали водку пить, а там — посмотрим». Поехали ко мне. Мне помнится, что окрошку ели, жена уверяет, что котлеты с гречневой кашей. Вообще-то одно другому не мешает, но что выпили основательно — это точно. Через несколько дней я позвонил Чупринину и стал что-то мекать. «Так Подколесин?» — спросил Сергей Иванович. «Подколесин», — ответил я с облегчением.
Так я не пошел работать в «Знамя». Зато пошел в очередной отпуск, вернувшись из коего узнал, что «ЛО» реформироваться будет, но… (В аккурат об эту пору аналогичная история произошла с программой «500 дней».) Я — в силу обязательств перед любимыми авторами — доработал до нового года. И ушел «в никуда», что способствовало в дальнейшем моему превращению в критика. «ЛО», продержавшись более-менее пристойно год с небольшим, надолго превратилось в полную бессмыслицу, ибо возникло «НЛО». «Знамя» прекрасно обошлось без «отдела наследия». Обиделись на меня, кажется, не очень сильно.
По разного рода причинам дебют мой в «Знамени» случился только через три с лишним года — 1993, No 12. Только что был подавлен белодомовский мятеж, то есть окончательно ликвидирована советская власть. Пришло новое время. При всех его грехах и бедах — время свободы. Статья моя называлась «Двойной портрет на фоне заката» и, как мне кажется, соответствовала «своеобразию текущего момента» не одним заголовком. Портретировались «на фоне заката» поэт Тимур Кибиров и прозаик Алексей Слаповский — писатели по-настоящему свободные, живые, слышащие современность и жизненно необходимые новой России, «центральные натуры» словесности 90-х. Так думал я в 1993-м, так думаю и сейчас. Потому и мое запоздалое появление на страницах «Знамени» полнится (для меня, конечно) особым смыслом. Одно досадно: в статье 1993 года рядом с Кибировым и Слаповским не было Андрея Дмитриева (а должен был бы быть!). Но и тут есть утешение: дмитриевские «Поворот реки» и «Закрытая книга» напечатаны «Знаменем».
Геннадий Русаков
Я люблю ходить в «Знамя».
Правда, появляюсь я там, как правило, невпопад, потому что — без звонка, только что из ГУМа и даже как бы случайно. В результате — пустые кабинеты, все у главного, на совещании или вообще еще не пришли, потому что рано. Я, впрочем, не огорчаюсь: я уже здесь, теперь не прогонят.
Раньше у входа сидели тетки с аллергией на посетителей. Одна из них, сухая старушонка, терпеть не могла лично меня. Помню, как-то она просто не пустила меня в редакцию, лживо утверждая, что там никого нет и уже никогда не будет, нечего тут отираться… Мимо проходили люди, из дверей пахло кофе, со мной поздоровался Карен Степанян, но сумасшедшая старуха стояла на своем.
Теперь ее нет, редакция сэкономила на ней кучу денег, и правильно сделала. Но каждый раз, проходя, я ищу ее глазами и не оставляю надежды когда-нибудь с ней доругаться.
Так вот, я поднимаюсь на пустой третий этаж. Для прихода у меня всегда есть какой-нибудь предлог, я запасаюсь им заранее. Чаще всего мне нужно в отдел поэзии, к Ольге Юрьевне Ермолаевой. Ермолаева меня не ждет и о моем приходе ничего не знает, но я уверен, что ей будет приятно. Во всяком случае, у нее всякий раз такой вид, как будто это ей приятно.
Коротких совещаний у главных не бывает: если уж людей срывают с места, то не для получасового разговора. Надо ждать. Я сажусь в секретарском предбаннике у Марины и молча мешаю ей работать. У Марины звонит телефон, ей приносят пакеты и уносят от нее другие. Мы не разговариваем, но я твердо знаю, что Марина очень вежливый человек. Поэтому я здесь и сижу.
Вернее, я сижу потому, что уходить мне никак нельзя: у меня сегодня очередной Выход в Литературу.
Дело в том, что через относительно одинаковые промежутки варения в собственном соку, упадания духом и сомнений в правомерности своего физического существования, на меня находит зуд литературного общения. Мне хочется найти родственную душу и потереться с ней локтями. Иногда даже воспарить, но последнее все реже. Раньше в таких случаях достаточно было пойти в «гадюшник» при ЦДЛ, этого мне хватало надолго. С приходом новых времен групповые действа литераторов куда-то подевались, а может, я просто не сумел докопаться, где они происходят. Поэтому я хожу в «Знамя».