Хочу, чтобы меня правильно поняли: я хожу в «Знамя» не от безысходности или отлученности от очередного «гадюшника». Просто с возрастом у меня появилась тяга к тишине и покою даже в период литературного зуда. Я убедился, что пора шумных игр миновала. Как говорит мой приятель при знакомстве с временно незамужними женщинами: «Вулкан уже погас, но дым еще идет». Почему-то именно наличие дыма их чрезвычайно заинтересовывает. Хотя к литературе это никакого отношения не имеет. Я упоминаю об этом для того, чтобы показать, что речь идет о достаточно традиционном в жизни мужчины периоде — о периоде тяготения к устойчивым ценностям.
Оказалось, что мне не нужно ни умных разговоров, ни шумного панибратства подвыпивших «инженеров человеческих душ», ни угрюмого хамства непризнанных гениев. Мне достаточно особого воздуха редакции «толстого» журнала, ее сосредоточенности, хлопотливости, даже просто сидения в приемной у Марины. Важно, что здесь профессионалы делают литературу, то есть оценивают, расфасовывают и пускают в оборот написанное нами, авторами.
Кстати, мне нравится, что всех приходящих со стороны здесь именуют авторами. Это солидно. В медицине есть «пациенты», в коммерции «клиенты». Почему бы в литературе не быть «авторам»? Помню, в Турции меня сперва очень удивило, что незнакомые молодые люди постоянно называли меня «коллега». То есть меня удивил сам факт моей персональной известности такому количеству молодых турецких поэтов. При всей необычности этого мне было лестно. Правда, все скоро разъяснилось…
Но я отвлекся.
Когда сидеть у Марины становится просто бессовестно, я выхожу в коридор, к окну. Там на подоконнике стоит жестянка из-под растворимого кофе, забитая окурками. Обычно возле нее негромко разговаривают интеллигентными голосами курящие женщины. Мы друг друга не знаем, но симпатизируем.
Но все же подоконник привлекает меня другим: частенько там стопками разложены старые номера «Знамени». Не очень чтобы старые, но все же. Журналы — бесплатно для всех желающих. Их охотно разбирают. В том числе и я.
Прекрасно это ощущение: открыть номер в новой щеголеватой обложке, пробежаться по оглавлению, отчеркнуть глазом то, что нужно прочитать, притом в первую очередь. Потом… Впрочем, читатель и без меня знает все тайные прелести такого первого знакомства, поэтому пропустим.
Я всегда начинаю с прозы — из уважения к этому жанру. И очень скоро убеждаюсь, что жена моя права — к старости у меня действительно стал портиться характер. Лишнее доказательство тому: я не могу читать современную прозу. Прежнюю, несовременную, мог, а эту не могу.
Дело тут не в «Знамени». Я и в других журналах не могу. После нее у меня не проходит ощущение неопрятности. Она мне кажется прозой растерявшегося времени. Она порождает странных существ, которых грешно называть героями. Они очень раскрепощены, то есть разговаривают матом, с подростковой дотошностью разглядывают собственные гениталии или оные противоположного пола, как домой, собираются в психушку или только что оттуда. Они жестоки и несчастны, у них вселенская хандра, запой, они то ли кого-то убивают, то ли были уже кем-то убиты. Маленькие люди? Куда там! уменьшенные до размера таракана. И слова, которыми говорится о них, торопливые, без запаха и вкуса, невкусные слова. Такими пишут не прозу тексты.
Иногда со мной в «Знамя» заходит жена. Атмосфера редакции производит на нее впечатление. Она начинает говорить мне «вы» и «Геннадий Александрович». Ей нравится, когда я произношу «держать верстку», «форзац» и «амфибрахий». В свое время она закончила историко-архивный. Там, среди прочего, ее почему-то учили высшей математике, поэтому в семье на ней лежит сверление дырок и сборка всяческих сложных конструкций, включая уродов из «киндер-сюрприза», которых притаскивает домой наш сын. К моим литературным занятиям она относится с боязливым уважением. Но только в «Знамени» она видит меня со стороны, среди равных, и это ей непривычно. Если бы она знала, что я не отличаю форзац от шмуцтитула, а амфибрахий от Амфитриона, она бы во мне разочаровалась.
Бог с ней, с прозой… Я люблю «Знамя» за стихи.
Когда-нибудь выйдет антология поэзии «Знамени». Причем последних пяти-семи лет. Это будет увесистый том. Его придется заворачивать в плотную бумагу, потому что от него будет исходить смачный, покалывающий ноздри запах, который будоражит любопытство и аппетит.