— Будут известны, — сказала Марья Григорьевна. — Всякие ученики у меня бывали. Молчали, молчали, а потом академиками становились!
Попугайчик был с воробья ростом. Но очень красивый. Будто плеснули на него яркой краской. На головку — красной, на грудку и крылышки — зелёной.
Первый урок состоялся сразу, как только приехали домой.
Марья Григорьевна посадила попугайчика напротив себя. Вернее, поставила на стол.
А радом поставила блюдечко с изюмом. Любимым лакомством попугаев.
— Начинаем урок, — сказала Марья Григорьевна. — Надо встать… Впрочем, ты и так стоишь. Молодец. Скажи мне, пожалуйста. Как тебя зовут?
Попугайчик молчал. Только вертел головкой в разные стороны, искоса поглядывая на учительницу.
— Не знаешь. А я знаю. Ты будешь Петя. Ты понял меня, Петя?
Попугайчик посмотрел на изюм.
— Да, Петя. Это изюм. Очень вкусный. И для сердца полезный. У меня сердце слабое. Мне врач изюм прописал. Скажешь, как тебя зовут, — получишь. Ну?
Попугайчик посмотрел на Марью Григорьевну. Потом на изюм. Снова на Марью Григорьевну. И снова на изюм.
— Не верти головой! На уроке нельзя вертеться. Ну? Как тебя зовут, Петя? Повторяй за мной. ПЕ-ТЯ… ПЕ-ТЯ
Попугайчик продолжал смотреть на изюм.
— Ты — ПЕ-ТЯ! — повторила Марья Григорьевна. — Понял меня? ПЕ-ТЯ!
Попугайчик свистнул.
— На уроках нельзя свистеть. Это неприлично, ПЕ-ТЯ!
Попугайчик издал длинную, почти соловьиную трель.
— Не надо свистеть, я тебя просила. Надо говорить. А будешь свистеть, пойдёшь за родителями.
Попугайчик снова свистнул.
— Свистеть и я могу. Свистеть может каждый.
И Марья Григорьевна свистнула. Попугайчик удивлённо уставился на неё.
Марья Григорьевна засмеялась:
— Я в детстве, Петенька, хулиганкой была. Без билета в трамваях ездила и уроки прогуливала… Всё бывало, Петенька. Стыдно вспоминать.
Марья Григорьевна свистнула ещё раз.
И попугай тоже свистнул. Точь-в-точь как Марья Григорьевна. Он явно подражал её свисту.
— Умница, — обрадовалась Марья Григорьевна. — Какой же ты, Петенька, способный.
Она снова свистнула. Попугайчик повторил.
— Молодец, Петенька! Повторенье — мать ученья! Скоро ты и говорить научишься.
Марья Григорьевна подвинула к нему блюдечко с изюмом.
— Ешь, Петенька. Я ставлю тебе пятёрку!
Попугайчик подпрыгнул и стал жадно клевать изюм:
— Тук-тук-тук! Тук!
Марья Григорьевна погладила его по головке.
— Я тоже, Петенька, не сразу научилась свистеть. Месяц училась. А теперь свищу. Не хуже тебя. А ты скоро научишься говорить. Не хуже меня.
Но говорить Петя никак не мог научиться. Он научился лаять, как собачка, мяукать, как кошечка. Но не говорить. Да и то… Часто путал кошачье мяуканье с собачьим лаем.
Например, Марья Григорьевна спрашивала его:
— Петенька. Как собачка лает?
— Мяу! — отвечал Петя.
— Нет. Так кошечка мяукает. А как собачка лает?
— Мя-яу!!
— Хорошо. А как тогда кошечка мяукает?
— Ав! Ав!
— Попка-дурак! — в сердцах говорила Марья Григорьевна.
То ли Петя не понимал, что от него требуется, то ли отвечал так из упрямства. Чтоб подразнить училку.
Но Марья Григорьевна не унывала. Она где-то читала, что с попугайчиками надо беспрестанно разговаривать. Тогда и они рано или поздно заговорят.
И Марья Григорьевна рассказывала Пете о своей нелёгкой трудовой жизни. Петя внимательно слушал, кивал головкой, тихонечко подсвистывал.
— …А во время войны, — рассказывала Марья Григорьевна, — я в лазарете работала, медсестрой. И вот представь себе, Петенька. Бинтов нет, марли нет… Мох сушили и на раны накладывали!
Петя сочувственно кивал.
— Понимаешь? Ты всё понимаешь, Петенька. Я чувствую, я просто уверена… Ты скоро заговоришь.
Но тут случилось непредвиденное.
В тот день ярко светило солнце, пели птички, а у Марьи Григорьевны была открыта форточка.
И Петя вылетел на улицу. Наверно, ему хотелось подышать свежим воздухом, размять крылышки. Но он заблудился. В доме, где они жили, было столько открытых форточек!
Марья Григорьевна бегала по двору, кричала:
— Петя, Петенька! Где ты?!
От страха потерять Петю у неё ныло сердце.