– Утром.
– Сорян, задумался. Да и мне показалось, что это был не лучший момент для разговоров.
Покраснев, девушка предпочла сменить тему:
– Лилия не открывает.
– А вон там не она? ― указал Марк за окно.
Там и правда была их подопечная, кажется, пропалывала клумбу на другой стороне дороги перед домом.
– Я думала, она не выходит на улицу?
– Пойдем узнаем.
В руках Лилии была аккуратная лопатка, и копалась она не в клумбе, как вначале показалось ребятам, а в траве у скамейки. Рядом на земле лежал свитер, свернутый в несколько раз.
– Добрый день!
– Ох. Привет, ребятишки.
– У вас всё хорошо?
– Не вполне, ― грустно улыбнулась Лилия. ― Вот, Кошка…
Крис охнула, Марк отобрал у женщины лопатку.
– Присядьте лучше, зачем вам так напрягаться.
Опершись о скамейку, Лилия поднялась, сверток забрала с собой.
– Когда-то это был свитер Леши. Когда я надевала его, Кошка особенно любила лежать на моем животе. Это меньшее, чем я могу отблагодарить её за все годы рядом.
– Раз у вас его свитер ― история заканчивается хорошо? ― осторожно спросила Крис.
– Кто знает, точка ещё не поставлена. Ну а свитер я стащила, лет тридцать назад.
Чуть не рассмеявшись, Марк спохватился:
– Готово, можем укладывать.
Когда вернулись в квартиру, Лилия прошла на кухню прямо в обуви, тяжело опустилась на табурет у окна. Кристина поставила чайник, Марк достал пепельницу.
– Всё случилось так незаметно, ― негромко произнесла Лилия, и ребята не сразу поняли, что она уже не о Кошке. ― Леша выслушивал меня вечер за вечером, я уже об этом говорила. Ночь вообще особое время. Перед сном мы говорим только с теми людьми, которые действительно нам важны, так же, как утром вообще не хотим говорить. Мы стали гулять каждую неделю, потом ― чуть ли не каждую ночь. Обсуждали всё понемногу: прочитанные книги, планы на будущее, политику, религию… Запретных тем не было ― не то, что с Петей.
– С ним вы не гуляли ночами? ― уточнила Кристина.
– Разве что в самом начале отношений, но потом это сошло на нет. Говорить нам было не о чем, он любил показывать, что умнее меня, любил перебивать, обрывать на полуслове. Рядом с ним я всегда чувствовала себя какой-то неправильной, глупой, поверхностной. Мы были коллегами, занимались почти одним и тем же, но стоило кому-то заговорить со мной, как Петя отвечал за меня. Постепенно я приобрела ярлык «спутницы Пети» как у коллег и начальства, так и среди общих друзей.
Только много позже он сказал, что на самом деле он считал себя недостойным меня со всеми моими книгами и размышлениями об искусстве. Если бы я знала это, могла бы попробовать что-то изменить, но всё шло как шло.
Ссоры не прекращались. Меня могли отправить переодеваться, даже если я готовилась выйти из дома два часа. Со мной могли не разговаривать из-за того, что я не услышала ответа на вопрос и переспросила. Над моими переживаниями смеялись. Мои слезы презирали. День за днем, неделю за неделей, месяц за месяцем. Такой была наша любовь.
Родители тем временем уже начинали беспокоиться, что мы не женимся. Петя злился, когда я пыталась обсудить наши планы на будущее, говорил, что я тороплю его. Я убеждала его, что хочу замуж, хочу детей, и только Леше могла признаться, что совершенно перестала понимать, чего мне действительно хочется.
А дальше ― одна случайная мысль, пара странных шуток, несколько интуитивных шагов ― и всё разрушилось, развалилось как карточный домик, разбилось как хрустальный кувшин, усеяв осколками не весь дом, но всю жизнь.
― Мне довольно часто снились странные, фантасмагорические сны. Я могла быть неведомым животным, солдатом на поле боя, полицейским в перестрелке, героем книги. И вот однажды мне приснилось, что Леша целует меня, а Петя отвернулся и не видит этого. Я проснулась такой счастливой, что самой не верилось.
Неужели я влюбилась в Лешу? Как я могла такое допустить? Когда стерлась грань между нашей невинной дружбой и более близкими отношениями? Была ли вообще эта грань?
Поначалу я решила, что, как и любой другой сон, этот займет мои мысли не более, чем на пару часов, а потом рутина смоет его. Но к моменту нашей субботней встречи, уже ставшей традиционной, я всё ещё не могла перестать думать о руках Леши, о его губах, о его мускулистой спине.
Он открыл дверь, прекрасный как всегда в своей небрежности. Чуть помятая рубашка, растрепанные волосы, на плече кухонное полотенце. Привычно быстро обнял меня и ушел на кухню, откуда уже пахло крепким черным кофе.
Почему-то это прикосновение, ещё неделю назад не имевшее никакого подтекста, вызвало в моих коленях дрожь. Доставая из сумки подаренную родителям на юбилей бутылку коньяка, пропажу которого они вряд ли заметили бы, я поняла, что волнуюсь ― да так, что дышать тяжело. Поправила волосы, облизнула губы, одернула слишком короткую юбку.