Я увидела, как он выскочил из ресторана и забегал по тротуару перед входом. Мое сердце не выдерживало, я сражалась с желанием броситься в его объятия и умолять забыть мои последние слова. Я, однако, не имела на это права.
Все следующие недели он буквально домогался меня: безостановочно названивал, засыпал сообщениями голосовую почту, ежечасно слал эсэмэски, даже звонил в школу. Я старалась вернуться домой попозже, и меня провожал Сандро – из опасений, что Эмерик меня поджидает. Я все время была настороже, потому что сама себе не доверяла, не знала, как поведу себя, если он окажется рядом. Я худо-бедно справлялась с занятиями, но перестала есть, ночью спала мало или вообще не спала, часами отчаянно рыдала, тоска по нему грызла меня. Лежа в темноте, я вновь и вновь слушала его сообщения, объяснения в любви – он говорил, что не может без меня, что живет в аду. Страдание, которое я себе навязывала, было мне необходимо, я чувствовала потребность услышать его голос, полный отчаяния. И вот однажды он перестал подавать признаки жизни. Сандро признался, что серьезно поговорил с ним, когда он в очередной раз позвонил в школу. Попросил оставить меня в покое. Эмерик подчинился, наверняка впервые в жизни. И тут-то, когда я поняла, что потеряла его навсегда, страдание окончательно захлестнуло меня. Поэтому я ослабила бдительность и вернулась к прежней рутине. Эмерик воспользовался образовавшейся брешью, его исчезновение из моей жизни было продуманной уловкой, сознательно выбранной стратегией, чтобы заставить меня сдаться. Однажды вечером, почти ночью, раздались три удара в дверь. Это был он. Меня потряс землистый цвет его лица, ввалившиеся глаза. Я задрожала всем телом.
– Уходи, – прошипела я.
Он ворвался в прихожую и набросился на меня, а у меня не было ни сил, ни желания оттолкнуть его. Мы занялись любовью прямо на полу, это был грубый, мучительный, потрясающий секс. И все началось сызнова.
Мы с ним никогда не вспоминали об этом. Я решила еще усерднее сдерживать свои порывы, избавить Эмерика от бесполезного давления. Мне недоставало воли, чтобы угрожать ему или снова уйти от него – и это факт, с которым я вынужденно смирилась. Когда мы были вместе, я брала то, что он давал, и делала все, чтобы эти минуты были близки к совершенству. Моя жизнь была посвящена тому, чтобы удержать его, сохранить для себя. Я принципиально перестала требовать от него больше, чем он мог мне дать. Иногда в моем воображении всплывала его жена, притом что я даже не догадывалась, что она из себя представляет. Я старалась побыстрее избавиться от этих видений, отогнать их как можно дальше. Когда ревность душила меня, я напоминала себе или убеждала себя, что любовь ее мужа принадлежит мне. Я была бы рада возненавидеть ее, но у меня не получалось. Если чувство вины терзало меня так, что хотелось завыть, я мысленно перечисляла все принесенные мной жертвы. Мне бы очень хотелось не любить Эмерика так сильно, но это тоже было невозможно. Он был моим наркотиком. А я – наркоманкой, не способной отказаться от дозы.
Но вот он закончил разговаривать с домом, и я стряхнула тягостные воспоминания. Перед тем как погрузить комнату во тьму, я в последний раз заглянула в зеркало: я красива, мужчина, которого я люблю, оценит мою красоту, и мы проведем великолепный вечер. Все остальное я постаралась выбросить из головы – его другую жизнь, раздражение и ядовитые стрелы Бертий, – все это казалось мне сейчас пустой мелочью. Он ждал меня возле лестницы. Его сияющие глаза и спокойное лицо подсказали мне, что в ближайшие часы он будет со мной, и только со мной. И черт с ней, с моей гордостью.
Я положила голову Эмерику на плечо, он играл моими волосами, чтобы скрыть растерянность. Наше молчание было тяжелым, тоска уже вступила в свои права, праздник подходил к концу. Вчера казалось, что впереди у нас много дней – пусть и не вся жизнь, если говорить обо мне, – но время утекало между пальцев, и это впечатление быстро бледнело. Энтузиазм испарился. Когда мы сможем сбежать еще раз?
– Что у тебя вчера приключилось с Бертий? Вы поругались из-за нашей авантюрной затеи?
Я печально кивнула, подумала о том, что ждет меня по возвращении, и заранее почувствовала усталость. Я рассказала ему в самых общих чертах о бурной дискуссии с Бертий, умолчав, естественно, о ее замечаниях по поводу наших с ним отношений и о своей, более чем сдержанной, оценке планируемых ею изменений в школе. Потому что когда я раньше упомянула ее идею, он увлекся ею, а я промолчала, не рискнула сказать, что не согласна с ней – боялась его разочаровать. Так что я сделала акцент на последствиях отказа от летней школы. Все так же прижимаясь к нему, я повернулась на бок и погладила его небритую щеку.