На двери в кладовку, где сейчас тихо рычала собака Пальма над своими щенятами, — восклицательный знак. Опасность, значит. На входной двери — разворотная дуга. От ворот поворот то есть. На ее спаленке — белый «кирпич» на красном поле: въезд запрещен.
— Все крышки от кастрюль позабирал, — шутливо пожаловалась мать. — Глянь, что он у входа в дом повесил. «Нам — семнадцать!» «Теперь все соседи останавливаются и спрашивают: «Кому это «нам»? Сколько же у вас новорожденных?»
Большая комната тоже обвешана плакатами: «Я слушаюсь маму», «Мой любимый цветок — подсолнух»…
— Здорово, я смотрю, он тебя изучил, — хмыкнула мать. — С юмором человек, ничего не скажешь.
В центре, на обеденном столе, — огромный букет роз. Все пунцовые, упругие, с капельками росы на листках. Ровно семнадцать.
Линка смотрела на это уже без улыбки.
— Владимир Михайлович! Я хочу, чтобы вы правильно меня поняли и не обижались, — сказала, когда после завтрака они пошли по залитой горячим солнцем улице безлюдного поселка. — Вам не следовало сюда приезжать, — запнулась, подбирая нужные слова. — Ну, раз уж приехали, то погостите денек и уезжайте. Я не могу сказать вам ничего нового.
Он старательно глядел под ноги, молчал.
— Уезжайте. Так будет лучше.
— Для кого? — спросил, не поднимая головы.
— И для меня, и для вас.
— Почему ты за меня решаешь?
— Я прошу…
— Не гони меня, — тихо произнес Володя. — Ты же видишь, что мне тяжело.
— Да, но…
— Не гони, — повторил еле слышно.
— И все же… Уезжайте, пожалуйста…
В тот же день Володя уехал.
Вскоре она получила от него письмо:
«Дорогая Лина!
Вокруг меня ходят счастливые люди. Они улыбаются, они светятся радостью, они целуются в темных переулках и на зеленых аллеях скверов.
Вокруг меня ходят несчастные люди. У них пасмурные лица. У них невидящие глаза. Они тоже забиваются в темноту, но не для поцелуев: они хотят остаться одни. Это горе.
И я хожу. Я иду между этими двумя потоками, и мой след напоминает мне ту «прямую», которую ты нарисовала на листе бумаги, рассказывая какой-то анекдот.
Хожу и не знаю, к какому из этих потоков прибьет меня недобрая судьба. А в Отрадном сидит диспетчер…»
Внизу нарисованы человечки, разделенные двумя параллельными линиями: слева — смеющиеся, веселые, справа — грустные, с печально опущенными уголками губ. И между этими двумя прямыми — еще одна линия, зигзагообразная: его след. Приписка:
«Может быть, неосознанной воле этого диспетчера буду я обязан тем, что меня бросит вправо…»
Линка прочитала письмо, показала его матери:
— Мам, может, он пьяница? Алкаш какой-нибудь, а? Смотри, зигзаги какие нарисовал.
Мать посмотрела на рисунок, пожала плечами:
— Не похож вроде. — И, выразительно посмотрев на дочь, прибавила: — Запьешь тут!
Учебный год для Лины начался с трудового семестра: их послали в колхоз на картошку. Это было веселое время: днем работали в поле, загорали, ходили в лес за грибами, а вечером устраивали дискотеку и танцевали до глубокой темноты.
Жили в хорошо оборудованном пионерском лагере, в светлом березовом лесу с примесью сосен и елей, недалеко от Можайского моря. Так что в воскресенье, а иногда и в будни Линка с подругами ездила туда загорать. «Курорт, да и только!» — восхищались все хором.
Иногда приезжал Толик. Не очень, правда, часто. На четвертом курсе у него началась специализация, он много занимался. А Владимир Михайлович приходил по нескольку раз на день — он поселился в соседней деревеньке. «У меня отпуск. Хочу пожить на свежем воздухе, попить парное молочко», — отвечал на все ее «зачем» и «почему». Ссылался на законы дружбы. И Линка решила, что не имеет права его прогнать. — Это мой дядя, — представила его подругам. — Двоюродный.
Подружки охотно поверили и наперебой расхваливали племяннице достоинства родственника. «Какой у тебя молодой и красивый дядя! Красивый — не главное. Главное, у него душа есть. И умный, аж голова кружится! Да еще на четырех языках, как на родном, разговаривает…»
Особенно бурно восхищалась его достоинствами Галка Леонова. Она была старше их всех, несколько лет поступала в институт и, как сама выражалась, «повидала виды».
— Эх вы, ценители! — хмыкала она, презрительно скривив губы. — «Умный, душевный, полиглот…» А того не видят, что мужчина в самом соку. Сила так и брызжет. Того и гляди, разорвет, как перовой котел от перегрева. — Галка обвела всех чуть насмешливым взглядом красивых, с поволокой, глаз и, томно откинувшись на железную спинку кровати, прибавила: — Спорим, через неделю мой будет. Разрешаешь, Линк?