— Ну ладно, Дашунь, на сегодня хватит…
Самое противное в вишнях — косточки. Потому что их нужно выбирать. Одну за другой. Когда ешь и выплевываешь — одно, а когда чистишь для вареников — совсем другое. Да еще консервированные — целая гора. И сок пальцы разъедает. Хороша она будет на вечере с синими руками!
— Даш, а Даш, может, завтра вареники сделаем, а?
— Обещала ведь, — канючит Дашка. — Эх ты!
И впрямь нехорошо: обещания надо выполнять.
— Да у меня все готово, — успокаивает дочь. — Забрасывать?
— Давай! — восторженно орет Дашка, вбегая в кухню.
«Господи, вымахала как! — вздрагивает вдруг Полина, заглядевшись на дочь. — Пятиклассница! А давно ли сама?.. Ах, Лина-Полина, как далеко ты сегодня…»
Тебе почти семнадцать, на календаре — семьдесят первый год, а за окном — московский вокзал, таинственная столица.
Линка спрыгнула со ступеньки ростовского поезда и стояла, бестолково вертя головой. Народу! Шуму! Таксисты, носильщики, пассажиры… Оглянулась вокруг — видит ли, понимает ли кто-нибудь, что с ней происходит?
Все утро, пока ехали, моросил мелкий ленивый дождь. А тут облака разошлись, выглянуло солнце.
— Мам, смотри! — закричала Линка замешкавшейся у выхода из вагона матери. — Солнце!
— Специально для тебя, как же! — проворчала мать, подавая ей большую плетеную корзину.
— Ну мам, ты только…
— Осторожней! — Антонина Владимировна дернула Линку за рукав, вовремя оттащив от надвигающейся тележки. — Раздавят и не спросят. — Она взвалила связанные вместе сумки на плечо и взялась за одну ручку огромной плетенки, оставив Линке вторую.
— Пошли! — торопила Линка, поднимая корзинку. — Тетя Катя нас, наверно, заждалась. — Ее вздох получился вполне натуральным.
Антонина Владимировна, скосив глаза, хитро глянула на дочь. На сей счет сказала только:
— Под ноги смотри. Ступеньки. Ну и жара! Жарче, чем у нас в Отрадном. Может, водички попьем?
Мать всегда так: вроде советуется, а сама уже пристроилась в хвост длиннющей очереди.
— Нет, мам, — запротестовала Линка, сглатывая слюну. — Тетя Катя ведь ждет…
— Ничего, подождет твой Толик, — оборвала мать и, опустив на асфальт сумки, стала толкать их ногой по мере продвижения очереди.
— И вовсе не Толик! — запоздало возмутилась Линка. — Подумаешь, Толик! — Она мотнула головой, и ее длинная, туго заплетенная коса с размаху шлепнула мать по плечу.
— Ты что? — Антонина Владимировна даже вздрогнула от неожиданности.
— Случайно! — сделала покаянные глаза Линка. — Прости, мам!
Антонина Владимировна молча отвернулась.
«Подумаешь, Толик, — повторила Линка про себя. А потом еще и еще раз: — То-лик, То-лик!»
Эти звуки сами собой складывались в мелодию, и Линкины каблуки тихо отстукивали ритм. Антонина грозно глянула на дочь, но подошла их очередь.
Напившись и вернув стакан, Антонина Владимировна неторопливо проверила сумки. Две, связанные вместе, перекинула через плечо, одну дала Линке и, подхватив корзину, степенно двинулась к выходу.
— Быстрее, мам! — тянула за ручку Линка. — Ну до чего же ты медленно!
Вокзальная площадь ослепила их и оглушила. Все яркое, многоцветное, многоголосое. Люди шумят, мельтешат, словно толкуны в комариной куче.
Линка умоляюще глянула на мать, и та повернула к остановке такси.
— Вы куда?! — прикрикнула на них дама в белых джинсах, когда они пробрались к светлой дощечке с черными шахматными клетками. — Во-он откуда очередь. Смотреть лучше надо, деревня!
Линка и мать послушно повернули головы, куда показывала дама в джинсах, потом глянули друг на друга и решили направиться к метро.
— Мам, чего они такие злые? — удивилась Линка.
— Кто?
— Ну, они… москвичи.
— Они не злые, Линка, — наставительно ответила Антонина Владимировна. — Они озабоченные.
— Нет, злые.
— Наша Катя разве злая? — возразила мать.
Старшая сестра Антонины Владимировны — Екатерина Владимировна — когда-то вела начальные классы. Высокая, поджарая, с тугой баранкой русой косы вокруг головы, она все делала не торопясь, с достоинством. Говорила тоже медленно, словно диктант диктовала. Линка, пока не пошла в школу, думала, что все учителя такие — неторопливые, гордые и непременно с косой.