– Почему нет, дорогая?
– Ты слишком устал.
– Ничуть. И вообще – что ты знаешь об усталости?
– Тебе налить чаю?
– Нет. Лучше содовой. Виски я достану сам. Ну что, Хелен, у тебя был хороший день?
– Да, прекрасный.
– Слава богу, что Джон поправился. Я привез ему новую книгу о рыбной ловле. Она в машине.
– Принести?
– Нет, подожди. – Он отпил виски. – Мы с тобой давным-давно не разговаривали, Хелен. Ты любишь лето? Я имею в виду по-настоящему? Ты получаешь от него удовольствие?
– А разве может быть по-другому?
– По-другому, – повторил отец. – Да, когда молод и беззаботен, как ты, по-другому и быть не может. – Он откинулся в кресле. – Эх, мне бы твои годы! Никаких проблем, даже думать не о чем, только о том, как развлечь себя.
– Точно.
Он снова выпил.
– И все же бывают дни, Хелен, когда не мешает посоветоваться со своим старым отцом, правда?
– Ну, наверное.
– А потому знай – ты всегда можешь придти ко мне. Всегда. На самом деле я не так стар, как тебе кажется.
– Да, я знаю.
– И не забивай голову вчерашней ссорой. В любом браке бывают моменты, о которых потом жалеешь. Ты ведь уже взрослая, чтобы это понять? Нам с мамой хорошо вместе. Остальное ничего не значит. Ни-че-го.
– Боюсь, Верти завтра уедет, – бросила я вскользь.
– Да? Почему? Ей здесь не нравится?
– Нравится, но ей что-то нужно сделать в городе, да и каникулы почти кончились.
– Да, мы тоже вернемся, нам придется вернуться.
– Налить еще содовой? – в отчаянии спросила я, заметив, что он говорит с большим трудом и запинаясь.
– Спасибо, малыш, не надо. Пора спать. Ты не знаешь, где мама держит снотворное?
– На туалетном столике. Только не пей его сегодня.
– Нет, выпью, тогда я проснусь позже… Отец ушел в спальню, и я услышала, как он сбросил туфли. Я вымыла стакан, из которого он пил, поставила его на место, а потом принялась ходить туда-сюда по комнате. Спать не хотелось – было очень душно, и вскоре по стеклам застучали первые капли дождя.
Занятия в школе начинались в середине августа, и мы вернулись в город за пару дней до этого. Лето осталось позади, но все еще было очень тепло. Все время жарило солнце, листья в саду пожелтели, а прудик почти высох.
После нескольких недель, проведенных на море, моя спальня казалась меньше, но все остальное было таким же, как раньше. Я долго рассматривала себя в большом зеркале. Ничего не изменилось, даже в уголках рта или глаз не появилось никаких морщинок. Это было молоденькое загорелое личико с довольно-таки красным обгорелым носом. Тело тоже ничего не показывало. Ничего. Я легла на кровать и уставилась в потолок. Сколько уже дней кряду я чувствовала себя умирающей? Неделю, не больше. Неужели это навсегда? Мне надо было выплакаться. Я лежала и ждала, прислушиваясь, как в отдалении стучит мячом Джон. И наконец через час в груди что-то екнуло, а потом вдруг я зарыдала. Рыдать, упиваясь своим унижением, было довольно приятно. Жалеешь себя, распаляешься, снова жалеешь, пока не успокоишься, обновленная, как после долгого крепкого сна.
Когда я встала и умылась, я ощущала только освобождение и облегчение. Все кончилось. Кстати, сцена с Верти не была даже настоящей сценой. Когда она в ту ночь пришла домой, я дожидалась ее, сидя целиком одетой на своей кровати. Когда она появилась, я попросила ее закрыть за собой дверь, сказала, что видела ее днем с Френсисом. Она окаменела, а потом спросила:
– Ты сердишься, да? Но это же ничего не значит – маленькое развлечение. Мы немножко повеселилась, вот и все.
– Я не сержусь, – ответила я. – У меня нет права ни на твою жизнь, ни на жизнь Френсиса.
– Нет, – согласилась она с облегчением. – Как мило с твоей стороны воспринимать все именно так, а я, наверное, поступила не очень честно. Прости, Хелен, я виновата.
– Не стоит, – отозвалась я, забирая постельное белье. – Сегодня я буду спать на веранде. Кстати, я уже сказала папе, что ты завтра уезжаешь.
– Ах вот как! – воскликнула она. – Но это же было случайностью. Мы просто гуляли по берегу…
– Хватит, Верти. Не надо ничего говорить. – Выходя, я последний раз обернулась. – Хочу только добавить, что ты самая подлая и гадкая тварь, которая рождалась на свет. Спокойной ночи.
На следующее утро мы не обменялись ни словом. Когда я села завтракать, она не подняла глаз от своей тарелки. Мама говорила, что глупо уезжать так неожиданно, но я сказала, что Верти надо купить какие-то учебники, и она не стала возражать против такой версии. Я выиграла – это было маленькой компенсацией за предательство и унижение.
Что я думала о Френсисе? Пусть это не покажется странным, но я испытывала к нему некоторую благодарность. Он дал мне так много. Но в то же время он разбудил в моей душе что-то дикое, холодное и жестокое, за что должны были расплатиться позже совсем другие люди. Я решила извлечь из этой печальной истории урок – больше никто не захватит меня врасплох, теперь я собиралась всегда быть настороже против всех и всего. Другие люди, другие мужчины должны были расплатиться за боль, которую он мне принес. Как было этого добиться? Я должна была воспитать каменное сердце и тело, на которое все бы смотрели с упоением, но не смели трогать.
На ком было сорвать дурное настроение, кому причинить боль? Это должен был быть кто-то любимый, чтобы ему действительно стало больно. Я вспомнила про Нелли. Я знала, что она хорошо относится ко мне, и сама любила ее. В тот же вечер я спустилась в ее комнату, как делала довольно часто. Она листала какой-то еженедельник и сразу подняла на меня добродушные глаза.
– Почему ты не вычистила утром мои туфли? – спросила я без предисловий.
– Я чистила, дорогая, – ответила она. – Протри глаза.
– Разве тебе плохо платят за то, чтобы ты чистила мне туфли? – поинтересовалась я, прислонившись к дверному косяку.
– Да, я знаю. И не жалуюсь.
– Может, тебе не приходилось чистить обувь в своей родной деревне? – заметила я. – Наверное, там ты ходила только за поросятами?
Тут она посмотрела на меня с настоящим любопытством, но ничего не ответила. Я знала, что на родине у нее остался парень, с которым она переписывалась, а потому продолжила:
– Что-то давно ничего не слышно о твоем приятеле, а Нелли? Наверное, он давно спит с другой, пока ты листаешь здесь журналы.
Тогда Нелли встала. Ее лицо, обычно такое дружелюбное и веселое, стало жестоким и злым. Он сделала ко мне два шага и ударила по лицу так сильно, что я упала и ударилась головой о шкаф. Она снова села и взяла в руки журнал.
– Тебе не стоило это говорить, Хелен. Это подло. И больше не будем об этом вспоминать.
– Но я хотела сделать именно подлость, – крикнула я. – Подлость! Подлость!
– Садись и рассказывай, что случилось, – сказала она, указывая мне на кровать.
– Не буду.
– Ну хорошо, просто сядь, и мы поговорим. Поговорим о чем-нибудь другом.
И в следующую секунду я уже стояла на коленях перед ее креслом, уткнувшись лицом ей в колени.
– Прости, Нелли, – рыдала я, – Я ничего не имела в виду, правда.
– Конечно, нет. Мы говорим массу всего, что вовсе не хотим произносить и о чем даже не думаем. Только не лежи на полу – дует, садись на кровать.
– Ты пообещаешь забыть все, что я сейчас сказала?
– Уже забыла.
Я села на кровать и успокоилась, пока она делала вид, что углубилась в журнал. «Как трудно обидеть человека, если ты поставил себе это целью, – думала я, – и как это просто, если ничего не замышляешь.»
В тот вечер я долго просидела у Нелли. Я сварила ей кофе, а себе чай, и мы болтали, болтали обо всем. Она даже заставила меня пару раз улыбнуться своим непосредственным замечаниям. Но о главном я ей так и не сказала. В ее тесной комнатке просто не было места для истории о Верти и Френсисе. Я даже могла рассказать о том, что случилось между мной и Френсисом, но не то, что увидела в дюнах в тот последний прекрасный день лета. Ибо именно в тот день лето для меня кончилось. Это было невозможно. Но Нелли как-то осторожно и терпеливо все выпытала и смогла меня успокоить. «Не многие так мудры, как Нелли,» – думала я, выходя из ее комнаты.