— Выходит, эта Дуся или Маша — шпионки?
— Нет, еще ничего не выходит. Пока что ясно, что эта самая Дуся влюбилась в майора и делится об этом с подружкой. Причем, как видите, очень аккуратно, как истая влюбленная, следит за каждым его шагом, за настроением. Если сопоставить все по времени, то…
— В этом есть рациональное зерно, — сказал член Военного совета. — Что собираетесь предпринять?
— Пока будем анализировать провалы, попробуем разработать эту линию.
Командующий помолчал, потом устало махнул рукой:
— Хорошо. В девять — доклад комфронтом. Попробую поспать.
6
Сутоцкий сопел и молчал. Матюхин, казалось, не обращал на него внимания. Как-то незаметно он обогнал напарника и теперь, ловко лавируя между кустарником и стволами деревьев, забирался в глубь леса между странной телефонной линией и той заброшенной дорогой-просекой, по которой проехали немецкие саперы. Его худощавое, острое лицо было озабоченно, губы часто шевелились.
Внезапно он остановился и недобро спросил:
— Ты знаешь, куда мы идем?
— Нет.
— А какого же черта молчишь? Ты что, пешка?
— Ты ж взялся командовать… А я при тебе вроде… персональной охраны.
— Хватит, Николай! Давай договоримся. А то будем злиться друг на друга и провалим дело. Ты знаешь, что нам больше всего нужно?
— А черт его знает, что ты еще выдумал…
— Я сказал — хватит! Нам нужна связь! Понимаешь, связь! И еще — свежие головы. Давай лучше сядем и подумаем.
Они сели, и Сутоцкий спросил:
— Ты думаешь, этот самый Курт не приведет за нами «хвоста»?
— Не должен.
— Почему? Может, объяснишь, о чем ты беседовал с ним, что он тебе писал? Ты действуешь, а я и в самом деле как пешка: в немецком-то я не силен!
— Не злись, Николай! Обскажу, как говорится, все до ниточки.
Андрей передал весь разговор с Куртом и объяснил свое поведение.
— Для тебя, может, все гитлеровцы на одно лицо. А я его увидел, сразу понял: австрияк. Они смуглее и чернявее. И наверняка мужик: шея тощая, а руки тяжелые. Мужики и там горбят — будь здоров. Когда прочитал письма, все стало на место. Австрияки, они помягче немцев, чувствительнее. А раз он еще и мужик, то, значит, как всякий мужик, соображать будет туго. Вот я вначале на чувствительность и ударил, пока он не пришел в себя, а потом уж на патриотизм: они ведь не слишком немцев любят.
— Теперь понимаю, но… не верю, что он, очухавшись, не доложит.
— А зачем ему докладывать? Ты одно пойми, мужик, бауэр — хоть немец, хоть австрияк, — он всегда немножко кулак, единоличник. Самому выжить, самому выгоду получить. Я в плену у бауэров работал, психологию их ой-ой как изучил. Он обязательно прикинет: а ему оттого, что он доложит, что будет? И сразу поймет: ничего хорошего не будет. Только плохое. В плен он все-таки попал? Попал! Расписку дал? Дал. Любой следователь, любой офицер прежде всего начнет допытываться: а что он такое сказал, что его отпустили подобру-поздорову? За признание ему сразу виселица. Не-ет, даже если б он и не австрияком был, и то промолчал бы. А он австрияк. Он еще немножечко будет гордиться тем, что насолил швабам — так они настоящих немцев-пруссаков называют. А в плен придет — милости просим.
— А если не придет? Если против нас воевать будет?
— Слушай, Коля, скажи по совести: тебе радостно было бы его кончать? Стрелять же нельзя… — Сутоцкий смущенно хмыкнул. — Вот то-то и оно. Неприятно… Давай подумаем о худшем: этот Курт — дурак, доложил, за нами погоня. Что делать?
— Нужна связь.
— А ее нет! И еще. Раз саперы пошли по колонному пути, значит, скоро начнут выдвигаться войска, значит, близко ихнее наступление. Так я понимаю?
— Так. Почему все же ты уверен, что Курт сказал правду? Может, он врал.
— Нет. Он говорил правду. Он не отвечал на мои вопросы, а подтверждал или отрицал их. Такой, как он, быстро ложь не придумает. Правду говорил. А свидетельство тому — саперы.
— Какие предложения насчет связи?
— Погоди. Как ни говори, а проверять Курта нам еще придется. Карты у нас нет, а нам нужно точное расположение новых частей. Поэтому давай определим такой порядок. Сегодня день, до вечера, ведем подслушивание на всех линиях, что попадутся. Одновременно ищем связь. Если подвернется «язык» — берем и потрошим. Кстати, не исключено, что легковые машины, особенно специальные, вроде того тягача, могут иметь радиостанции. Если все удастся, вечером ты уйдешь к своим, а я останусь.
— Опять ты один решаешь!