Бедный отец и не подозревал, как скверно мне было: отчасти оттого, что я не подавал виду, и конечно же ни слова не говорил, отчасти потому, что, несмотря на протесты матери, он получил юридическое разрешение держать меня у себя все это Рождество.
Как-то он спросил: — Скажи по правде, не хочешь ли остаться со мной в Новом Орлеане?
— Я не могу.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Меня ждет Сук. И Квини, мой любимый маленький терьер.
— Но ведь ты меня любишь? — сказал он.
Я ответил "да", но, по правде, кроме Сук, Квини, нескольких кузин и висящей над кроватью фотографии матери, ни к кому любви не испытывал.
Вскоре случилось чудо. Накануне Рождества, когда мы гуляли по Кенел-стрит, я замер на месте, заметив волшебную вещь в витрине магазина игрушек. Это была модель аэроплана с велосипедными педалями, достаточно большая, чтобы в ней сидеть. Аэроплан был зеленый с красным пропеллером. Я решил, что если очень быстро крутить педали, он поднимется и полетит! Вот это здорово! Я увижу, как мои кузины стоят на земле, пока я летаю среди облаков. А этот цвет! Я смеялся, смеялся, смеялся. Это была первая вещь, которая чуть примирила меня с отцом, хотя он и не знал, почему я смеюсь.
Ночью я молился, чтобы Санта Клаус принес мне аэроплан.
Отец купил елку, и мы довольно долго ее украшали. Тут я совершил оплошность. Под елку я поставил мамину фотографию. Когда отец увидел ее, он побелел и задрожал. Я не знал, что делать. Но он нашел выход. Он пошел в кабинет и принес бутылку и высокий бокал. Бутылку я узнал, потому что у моего дяди в Алабаме было много таких. "Лунный свет". Он наполнил бокал и выпил залпом. После этого фотография все равно что исчезла.
Итак, я ждал сочельника и волшебного появления Санты. Конечно, я никогда не видел воочию толстого, шумного, увешанного колокольчиками гиганта, проваливающегося в дымоход и раскладывающего подарки под елкой. Мой кузен, Билли Боб, коротышка, но страшно умный, сказал, что это все вранье, нет такого существа.
"Экий бред! — сказал он. — Верить, что есть Санта Клаус все равно, что думать, что мул это лошадь". Этот разговор происходил у нас во дворе. Я сказал: "Санта Клаус есть, потому что все, что он делает, это воля Всевышнего, а воля Всевышнего и есть правда". А Билли Боб, сплюнув на землю, двинулся прочь: "Ну вот, еще один проповедник выискался".
Накануне Рождества я всегда старался не спать. Я хотел услышать гордую поступь северного оленя на крыше и быть наготове у камина, чтобы пожать руку Санта Клаусу. В эту ночь не спать было проще простого.
В трехэтажном доме отца было семь комнат; некоторые огромные, особенно три, выходившие на патио: гостиная, столовая и "музыкальная" комната, где танцевали и играли в карты. Два верхних этажа были украшены решетчатыми балконами: темно-зеленые железные завитушки были увиты плющом и пышными гроздьями алых крестовидных орхидей — казалось, ящерицы высовывают красные язычки. Особняк был отделан безупречно: лакированные полы, тут немного кружев, там чуть-чуть бархата… Его можно было назвать домом богача, но, вернее, это был дом человека с природной страстью к изящному. Для бедного (но счастливого) босоногого мальчишки из Алабамы было полной загадкой, как удается воплотить такую страсть.
Но это не было тайной для моей матери, которая после окончания колледжа использовала все свое очарование, чтобы отыскать в Нью-Йорке жениха, способного позволить квартиру в Саттон-плейс и соболиные шубы. Нет, причина благополучия моего отца была ей хорошо известна, но она никогда не упоминала об этом, кроме одного-единственного раза, много лет спустя с тех пор, когда жемчуг впервые обвил ее укутанную соболиным мехом шею.
В тот раз она приехала навестить меня в снобскую школу в Новой Англии (мое обучение оплачивал ее богатый и великодушный муж). Какие-то мои слова вывели ее из себя и она закричала: "Так ты не знаешь, на что он живет? Эти яхты и круизы в Грецию? Да он альфонс! Только подумать, сколько их у него было. Все вдовы. Все богатые. Очень богатые. И все старше его. Слишком старые, чтобы выйти за молодого. Вот почему ты — его единственный ребенок. И вот почему у меня нет больше детей — я была слишком юной, чтобы рожать, но он ведь зверь, он меня разбил, искалечил…"
Куда б я ни пошел, все смотрят на меня… Луна, луна над Майями… Все это в первый раз, так, милый, будь нежней… Эй, парень, разменяй монету!.. Куда б я ни пошел, все смотрят на меня…
Пока она говорила (а я старался не слушать, ведь слова о том, что мое рождение искалечило ее, болезненно отзывались во мне), слова этих песенок — или какие-то похожие — крутились у меня в голове, напоминая о странной вечеринке, устроенной моим отцом в ту рождественскую ночь.
Патио и три больших комнаты были наполнены свечами. Многие приглашенные собрались в гостиной, где елка блистала в мягком свете камина, но большая часть танцевала под граммофон в музыкальной комнате и патио. После того, как меня представили всем гостям, я отправился к себе наверх, но с террасы, на которую выходила моя спальня, мог видеть всю вечеринку, разглядеть всех танцующих. Я видел, как мой отец вальсирует вокруг бассейна, окружавшего фонтан с русалкой, с изящной дамой. Да, она была изящной, и ее серебристое платье переливалось в пламени свечей, но она была старой, как минимум на десять лет старше отца. А ему было тридцать пять.
Внезапно я понял, что мой отец младше едва ли не всех собравшихся. Очаровательные дамы были ничуть не моложе хрупкой плясуньи в серебристом платье. Что же до мужчин — почти все курили душистые гаванские сигары — больше половины из них годились моему отцу в отцы.
Поначалу я не поверил своим глазам, когда увидел, как отец и его пожилая партнерша незаметно подобрались к нише, укрытой тенью алых орхидей, и там застыли в поцелуе. Я был настолько испуган, настолько разгневан, что бросился в спальню, нырнул в постель и натянул на голову покрывало. Что понадобилось моему молодому симпатичному отцу от этой старухи?! И почему все эти люди не идут домой ждать Санта Клауса? Несколько часов я лежал без сна, ожидая, когда они разойдутся и, когда отец распрощался с последним гостем, я услышал, как он поднимается по лестнице и входит в комнату взглянуть на меня; но я притворился спящим.