Я попробовала позвонить Пейдж, но потом увидела, что уже пять раз пыталась это сделать. Она не ответила. Затем от нее пришло сообщение: «Флора, прекрати звонить. Я не хочу говорить с тобой. Ты поцеловала моего парня. Оставь меня в покое».
Родителям я ничего не сказала.
Я погрузилась в воспоминание. Я так сильно любила Дрейка, что он сумел заставить мой мозг работать. Я сидела на пляже. Там были волны. Он подошел и присел рядом. Он сказал, что отдыхал в пабе и гадал: не ошибся ли, выбирая девушку. Он добавил, что я красивая и интересная. Я помнила наш разговор. Я цеплялась за него. Я могу запоминать. Я снова и снова повторяла про себя каждое слово.
Я нашла исписанные Пейдж желтые листки в сумке, разложила их по порядку и сфотографировала, чтобы запомнить: я не должна ей звонить. Как мне бы ни хотелось, я не могла написать это на руке, пока не уехали родители. Я настойчиво пыталась дозвониться до подруги, но в ответ получала сердитые сообщения. Раз от разу они становились все более грубыми.
Наконец наступил вечер. К отъезду родителей все было готово. Блюда на пять дней выстроились в холодильнике. Таблетки разложены в маленькие коробочки, на каждой прописными буквами написан день недели. Чемодан стоял у двери, родители проверили и перепроверили свои паспорта. Билетов на руках у них не было, потому что они покупали их онлайн. Но я знала, что они летят в Париж из Эксетера и выедут из дома в пять часов утра. Я знала об этом, потому что это было написано всюду, куда падал мой взгляд.
Мама повесила фартук, сняла повязку с волос и с натянутой улыбкой посмотрела на меня.
— Не пройтись ли нам на пляж, дорогая? — спросила она. — Глоток свежего воздуха Корнуолла мне бы не помешал. Мы бы с тобой погуляли перед отъездом.
Я надела туфли и плащ, остановилась на крыльце среди накопившихся там вещей: теннисных мячей, крикетной биты, выглядевшей очень старой, картонной коробки с моими тетрадями из начальных классов. Я отчаянно надеялась, что мы не столкнемся с Пейдж. Мне будет замечательно одной, но я понимала: родители никогда не оставят меня одну, если узнают правду. Я хотела, чтобы они поехали к Джейкобу. Я планировала проверить, смогу ли существовать самостоятельно. Я хотела, чтобы мне позволили жить внутри единственного воспоминания.
Дверь за моей спиной была слегка прикрыта, поэтому я слышала, как родители говорят между собой приглушенными голосами. Они делали так всегда, если не хотели, чтобы я их слышала. Я решила было побольше приоткрыть дверь к ним и подслушать по-настоящему. Но как только я сделала шаг к двери, мама сказала:
— Нет, она определенно ничего не понимает. Пусть все так и остается.
Я застыла.
Я определенно ничего не понимала. Но все должно измениться, потому что я собираюсь все помнить. Родители явно от меня что-то скрывали. Я записала: «У М. и П. есть от меня секрет», и сунула листок в карман. Когда они уедут, я обязательно осмотрю дом и попытаюсь раскрыть тайну.
Я отошла от двери, сошла с крыльца и сделала несколько шагов по садовой дорожке, глядя на то место, где когда-то стояли качели.
Мама вышла на крыльцо. Она глубоко дышала. Я сделала вид, что не замечаю ее. Она подождала с полминуты или около того, потом жизнерадостно окликнула меня:
— Флора! Вот ты где. Давай пройдемся и посмотрим на море.
Она определенно ничего не понимает. Это была история моей жизни до Дрейка.
— Да, — ответила я, огляделась и замялась. Если бы я сейчас спросила, чего не понимаю, мама бы мне не сказала. Поэтому пока не стоит поднимать эту тему. С этим я разберусь позже.
— Что случилось с Джейкобом? — спросила я.
— Мы не знаем.
Судя по всему, я спрашивала ее об этом миллион раз, потому что в мамином голосе прозвучало раздражение.
Мама ниже меня ростом и полнее. У нее густые кудрявые волосы, ничуть не похожие на мои — белесые и тонкие, без всякого объема. Я видела, как мама огорчена из-за Джейкоба, и мне захотелось позаботиться о ней. Но я не могла этого сделать: мама заботилась обо мне, так мы и существовали.