– Нам нужно поторопиться, Фе, – пробормотала она, сжимая стакан с водой. – Я соберу вещи…
Офелия ощутила тот же страх, что и сестра. Им снова придется прятаться, как преступницам.
Собирая оставшийся скарб, они услышали о дальнейших планах: Рин намеревался сообщить следящим о происшествии, а Дарт оставался в доме, чтобы осмотреть подвал. Но прежде Рину предстояло сбросить балласт из двух напуганных сестер.
По пути они не проронили ни слова, и домограф сам, безо всяких вопросов, прояснил главное для них. Дом действительно оказался безлюдем – молодым, не умеющим управлять собой, а потому опасным. Рин подозревал, что убитый стал жертвой бесконтрольного безлюдя. Это были всего лишь догадки, но он обещал уладить ситуацию как можно скорее и посоветовал сестрам оставаться под присмотром Дарта. Флори, все еще одержимая недоверием к нему, попыталась возразить – и получила вежливый отказ.
– Как я понял, вы боитесь, что следящие заберут Офелию в приют? – уточнил Рин и, услышав положительный ответ, продолжил: – Понимаю ваши страхи, потому и предлагаю самое безопасное место, где следящие вас не найдут. А они будут вас искать.
Флори сразу сникла и обхватила себя руками. Офелия отвернулась к окну. Внезапно на нее накатило болезненное осознание того, в каком положении они оказались. У них забрали единственное пристанище. Оно стало безлюдем и местом чьей-то гибели… уже не в первый раз. Жуткая картина до сих пор стояла перед глазами. Очередной кошмар, заключенный в стенах фамильного дома.
Когда автомобиль остановился, Офелия спешно вытерла слезы и вышла первой. На сей раз безлюдь не торопился открывать им дверь, и Рину пришлось воспользоваться ключом из своего арсенала. Чемодан он оставил у порога, отказавшись входить в дом. Флори удивленно спросила почему.
– Мое присутствие раздражает безлюдей, – ответил Рин. – Не хочу доставлять неудобства.
По лицу Флорианы было понятно, что у нее осталась еще дюжина вопросов, которые она не задала из вежливости, чтобы не задерживать Рина.
Безлюдь спокойно воспринял их появление: притворился обычным домом и затаился, словно не желал выдавать себя, пока лютена нет рядом. Зато Бо встретил их со всей собачьей радостью.
После обморока Офелия чувствовала себя отвратительно, словно у нее резко поднялась температура. Тревога и страх раскалили ее тело, как доменную печь. Флори уговорила ее прилечь. Офелия не хотела засыпать, боясь кошмаров, навеянных тем, что ей довелось пережить сегодня. Южане говорили, что сон исцеляет: очищает тело от усталости, а голову – от дурных мыслей. Кошмары, по их словам, вскрывают душевные раны, а из них, точно гной, выходят губительные чувства… До недавнего времени Офелия искренне верила в целебное свойство снов, но в западном городе суеверия с юга не действовали. Им не удалось заглушить ту боль, что поселилась в душе после смерти родителей, и вряд ли от этого существовало хоть какое-нибудь лекарство.
Как бы она ни противилась, веки сомкнулись, и сознание провалилось в тягучий, беспокойный сон. Почуяв чье-то присутствие, Офелия распахнула глаза и увидела в дверях Дарта в сопровождении Бо. Вместе с ними в комнате появился чемодан.
– Извини, что разбудил, – пробурчал Дарт. Лицо у него было мрачным, осунувшимся, словно сам он провел без сна долгое время и сейчас держался из последних сил. – Вам нужно уйти на пару часов, пока совет лютенов не закончится.
Она собиралась спросить, что это значит, но Дарт уже скрылся.
После сна Офелия чувствовала себя еще хуже и винила фамильный дом, убежденная, что он выкачал из нее все жизненные силы. Она даже села с трудом, пытаясь привыкнуть к тяжелой и неповоротливой голове.
Место, где они оказались сейчас, едва подходило для роли убежища, и одному Дарту известно, сколько еще опасных ловушек таилось в глубине запертых комнат. В каждом уголке чувствовалась жизнь: занавески дышали, стены могли выражать эмоции, а платья в шкафу вели себя как живые.
В отличие от безлюдя, их фамильный дом обладал какой-то застывшей, мертвой атмосферой. Она поняла это с первого дня переезда и позже рассказала сестре о своих ощущениях. Флори сделала серьезное лицо и даже участливо покивала, но в какой-то момент вдруг нахмурилась, взяла Офелию за руку и произнесла речь: «Милая, я понимаю твои чувства… Мне тоже не нравится это место, потому что с ним связаны тяжелые времена, но дом не виноват, что мы видим его мрачным и неуютным. Он лишь отражает наше душевное состояние, понимаешь? Поверь, пройдет время, и ты полюбишь его, как дедушка, дядя Джо или мама…» Тогда Офелия ответила: «Я не хочу любить дом, как те, кто в нем умер!» Эти слова разозлили Флори. Щеки вспыхнули от гнева, взгляд стал колючим и жестким. «Больше не говори так никогда!» – процедила она сквозь зубы и отпустила руку, словно ей вдруг стало противно. Офелия упрятала тревожные мысли и боль так глубоко, чтобы они случайно не просочились опять. Их фамильный дом казался ей пугающим, холодным – как мертвец. А о мертвых плохого не говорят.