—…и прими своего верного слугу. Да станет он клинком для безоружного, щитом для бездоспешного; да станет он порывом ветра, сносящим вражеские стрелы и рвущим вражеские паруса; да станет…
— продолжали пение невидимые исполнители.
«Они просят милости духа для того, чтобы Сигвальд стал тем, кем был все это время — клинком и щитом для безоружного и бездоспешного. Для слабого. Для меня. А я трус, я удрал как последняя крыса. А ведь я мог бы ему помочь! Может быть, все бы сложилось не так, может быть…» — думал Оди, устремив глаза в пол.
—…и тот, в чьем сердце при жизни пылало Пламя битвы, да обратится в пламя, что вспыхнет в глазах новых воинов, что вселит в них смелость и отвагу…
«Жизнь была напрасной… Это не правда, этого не может быть, чтобы во всем этом не было смысла. Наверное, страшно умирать напрасно. Умирать вообще страшно. Надеюсь, он хотя бы не очень страдал, — Оди склонил голову еще ниже, пряча горькие слезы утраты, предательски выступающие на глазах. — И еще этот мальчик, которого я… Кажется, они были друзьями. Смог ли Сигвальд простить меня за то, что я сделал? Наверное, это невозможно. Жаль, что я выбросил пистолет… Все было зря».
— с громким смехом закончили песню веселые ребята.
—…и в час, когда тело его соединится с пеплом и обратится в пламя… ох, что-то я заговариваюсь, — произнес один из Братьев Скорби, потирая глаза рукой. — Простите. Я хотел сказать, когда тело его соединится с пламенем и обратится в пепел, тогда… великий дух… Камтанд… и он… о-ох!
Монах, пошатнувшись, упал на руки своих братьев, которые сразу же прервали молитву.
— Брат! Что с вами? Вам плохо? — вопрошали они бесчувственного монаха, трясли его за плечо, били по щекам, но ответа так и не дождались. — Воды! Принесите воды!
Но Асель не двигалась с места, в упор глядя на монаха, сидевшего в углу со своим бесчувственным братом на руках; Оди даже не повернул голову, чтобы посмотреть, что произошло. Он очнулся, только когда третий монах, осознав, что просить бесполезно, решил сам спуститься за водой. Спотыкаясь на каждом шагу, он с трудом дошел до двери, где силы совсем покинули его, и он сполз на пол, рефлекторно хватаясь за дверной косяк ослабевшими пальцами.
Оди с удивлением посмотрел сначала на Асель, которая совершенно спокойно втаскивала Брата Скорби из коридора обратно в комнату и не менее хладнокровно засовывала его ноги под кровать, чтоб не мешались в проходе, потом перевел взгляд на первого монаха, который к этому моменту тоже завалился на бок.
— Асель! — прохрипел Оди, нервно оглядываясь по сторонам. — Что с ними? Они?.. Ты?..
— Спят они, — произнесла Асель с довольным выражением лица. — Добро пожаловать обратно в наш паршивый, но настоящий мир!
Степнячка радостно обняла инженера, который все еще стоял на коленях и неотрывно глядел на Сигвальда. Оди искренне не понимал, как можно быть такой веселой, когда в комнате лежит тело твоего друга.
Вдруг его глаза округлились, сердце ушло в пятки. Несколько судорожных вдохов, и Оди чуть было не лишил Асель слуха истошным душераздирающим воплем. Степнячка от неожиданности бросила Оди и тот, опустившись на пятую точку быстро-быстро пополз назад и вскоре уперся спиной в стену. Расширившиеся от ужаса зрачки впились в одну точку, крик срывался в хрип.
Обернувшись, Асель увидела Сигвальда, с трудом стоящего на ногах и пытающегося сфокусировать взгляд.
— Сядь! Тебе же сказали, нельзя сразу вставать! — крикнула Асель северянину, который не стал спорить и послушно опустился на кровать, где только что возлежал, не подавая признаков жизни. — Оди, ты чего? Все в порядке!
Но Оди, судя по всему, не верил и продолжал вопить до тех пор, пока в комнату не вбежал молодой парень с кружкой в руках. Отстранив Асель, он буквально насильно влил в инженера содержимое кружки.
— Тише, тише… Вдох-выдох, вдох… — приговаривал он, отсчитывая бешено скачущий пульс инженера.