Путь до столицы пролегал сквозь пустующие луга и покрытые зеленью поля, среди коих имелась парочка небольших деревень и несколько торговых перепутий, по мнению Бориса не могущих оказать его войску какого-либо сопротивления. Мужчина втайне чаял очередного пассивного боевого участия где-нибудь внутри городища, но даже идиоту было понятно про готовность карачу́нцев к продолжительной осаде, и на безопасное глумление за спинами прикрывающих ратников более не приходилось рассчитывать, отчего Лжетельво прибег-таки к ухищрениям военачальника.
Снова.
Раэнм клялся Борису в исключительной нужде Верхгорода обороняться только имеющимися у гарнизона воинами, так как всех соседних посадников обязывались изжить внедрённые в их ряды убивцы да земляки-провокаторы. Они априори лишали столицу подкреплений и возможности выдержать длительный натиск, поэтому беспокоиться о недостатке сил и затяжном штурме не стоило. Однако ложного властелина заботили отнюдь не потери варваров, а собственная шкура, оттого он был готов с радостью взять Верхгород любым способом, пускай и ценою всей армии вплоть до Емутрета, особенно алча ликвидировать последнего.
Следом за краткосрочным возлиянием Борис окунулся в беспросыпные раздумья и пустился слоняться по справляющему победу городищу, окутанному непроницаемой аурой веселья.
Отовсюду звучал ор избавленных от смертной казни женщин, брань, дикарский хохот и потрескивание высоких костров подле которых лидера встречал оглушительный рёв рати приветственно бьющей орудиями о тяжёлые щиты. Тут-то матереющий тиран и осознал, что ему приятен данный исход, а узел кровавых событий, апогеем каковых стало финальное пожарище, окончательно сомкнул на душевном остове тягостную сеть пут бессердечия. Хотя мужчина и лично отдавал приказания, порой с упоением наблюдая за расправой, тем не менее, до сего мига его нутро по-прежнему строптиво извивалось и препятствовало готовности видеть последствия, словно отказываясь впитывать яд бесчеловечной жестокости.
Где-то здесь определённо крылся подвох….
Борису пришлось уверить себя, что ради контроля над Свободными землями, неоспоримой силы и могущества, ради желанной позиции единовластного владыки – идола, ему непременно надлежит измениться: стать твёрдым, бескомпромиссным, авторитетным и устрашающим, вероятно – лучшим из людей, или даже кем-то за гранью человеческих возможностей. Для получения подобной инсигнии требовалось избавиться от свербящих остатков человечности, которые сквозь туманную призму ложных жизненных убеждений рвались наружу и мешали достижению целей, на что теперь мужчина решительно парировал: «Их необходимо искоренить ради вещего блага!».
Приходя к гениальному умозаключению, Лжетельво торжествующе возвратился в усадьбу и сразу уснул, растянувшись прямо на столе, но, как ему почудилось, спустя несколько мгновений пожаловал Раэнм и сообщил о готовности орды к выдвижению.
Уже свечерело.
У Бориса гудела голова, его мутило, однако сладкое ублажение утешительными выводами заклинало не показывать временной квёлости и повиноваться сделанному выбору. Во главе огромного войска и константной компании Раэнма мужчина покинул Первоградье, нырнув в океан мокрой травы да полевых цветов растворяясь в слепящем свете последних солнечных лучей, каковые точно стрелами пригвоздили грозовые тучи к краю закатного неба.
На сей раз, вождь воспользовался конём и даже самостоятельно взобрался на него, с сожалением обнаруживая рядом вездесущего Емутрета, который и здесь не отходил от своего владыки ни на шаг.
Путь был долгим, скучным и изнурительным. Невыносимая духота, следующая за недавним ливнем, выбивала Бориса из седла, споря с его привыкшим к постоянным отключениям кондиционера в офисе организмом, не говоря уже о толстокорых варварах. Тем мнилось, будто раскалённые блики солнца плавят доспехи, следуя зову могучего карачу́нского божества не желающего обрекать на изуверское разорение Свободные земли. Вопреки непродолжительному разгулу погоды вождь ни разу не велел остановиться, и трапезничающее на ходу воинство устраивало стоянку только тогда, когда вдали появлялось очередное селение, тут же опустошаемое и предаваемое огню вызывающимися добровольцами.
Вскоре кромку горизонта разбавили плотные сиреневые оттенки, а прорехи редких ярких пятен заштопала глубокая синева. Сливовая плоть небосвода принялась гнить с краёв, чернея новыми цветами сжимающихся сумерек. Над полчищем разгорелись факелы, пронеслась бодрящая песнь и тьма отступила, трусливо спасаясь бегством.