Можно просто пойти домой.
Действительно уже линять. Всколыхнула болотце, наступила всем на хвосты, покрасовалась, поплакала, пощекотала себе сердечко переглядками с Ильей — и хватит. Сейчас игры пойдут по-взрослому: в раздевалках и пустых кабинетах, профессионально, как умеют такие, как Наташка. А я не умею, я двенадцать лет замужем была, уже не помню толком, как флиртуют.
Надо заново учиться. А то я после мужа встретилась только с его другом, который весь наш брак строил мне глазки и еще с одним старым поклонником. Ни там, ни там ничего толком не вышло.
Только пробегусь в последний раз по школе — и ускользну как дисциплинированная Золушка, которая следила за временем и не разбрасывалась обувью.
Здесь висел телефон-автомат. Сначала с диском, потом поменяли на кнопочный, а мы, те, кто ходил на информатику, в интернете нашли способ как взламывать такие автоматы и звонить бесплатно. Это работало!
Дальше по коридору была библиотека, где я пряталась от одноклассников, когда у них были особенно «злые» дни. Увы, среди тех, кто дразнил меня, были и заучки, поэтому скрыться от них не получалось. Но в тихом читальном зале соблюдалось перемирие.
Еще дальше — медицинские кабинеты. От зубного всегда пахло дезинфекцией и страхом. На профилактические осмотры нас приглашали группами прямо с уроков, и идти по лестнице вниз на казнь было страшнее, чем три минуты посидеть в кресле с открытым ртом, получить свое обычное: «Здорова» и вприпрыжку вернуться на ненавистную — обожаемую в этот момент! — алгебру. С прививками так легко не прокатывало, их делали всем.
Сейчас в коридоре почему-то не пахло этим медицинским ужасом. Может быть, мы тогда его больше придумывали, чем ощущали?
Мимо столовой я проскочила не останавливаясь. В какой-то момент во всех школах ввели одинаковые завтраки и обеды и куда-то делись поварихи, которые кроме обязательных противных каш и супов пекли совершенно волшебные румяные булочки. За которыми, если честно, я бегала целый год после выпуска, притворяясь школьницей.
Вот под этой лестницей все целовались. А когда там никто не целовался, там тусовались самый крутой школьный народ. Те, кто не целовался и не был крутым, иногда забегали, чтобы почитать, что нового написали на стенке. Это была наша своеобразная газета сплетен, потому что по традиции целующиеся там писали первые буквы своих имен в сердечке. А вся школа потом гадала, кто это — «Р+И♡».
Кажется, так никто и не узнал.
Но в наше время там, конечно, все было закрашено, и вместо старой банкетки навалены сломанные стулья и парты. За пятнадцать лет традиция сошла на нет. Даже жаль немножко.
На этом я решила экскурсию закончить и сбежать через боковую дверь, но тут чья-то фигура заслонила свет.
Кто-то еще пришел поностальгировать по школьным поцелуям?
— О, Ритка-Маргаритка!
Я вздрогнула.
Голос был мне знаком. Как-то не подумала, что он тоже тут будет.
Игорь зашел под лестницу, и свет упал на его лицо. Рыжие странно стареют. Как высыхающие фрукты — выцветают и скукоживаются, блекнут, обращаясь в мумии. От пронзительно-яркой апельсиновой шевелюры остались какие-то неопрятные ошметки пегого цвета, от голубых глаз цвета южного моря — выцветшее северное небо.
Он учился раньше нас на десять лет. Когда я мыкалась со своим букетом по рядам первых классов, он гордо шел с алой лентой «Выпускник». Был тогда по сравнению с нами, семилетками, безумно взрослым. Вообще из другой жизни, как родители.
Когда выпускницей стала уже я, пропасть лет превратилась в узкую расщелину, которую было легко перепрыгнуть, если надо.
Зачем-то ему понадобилось.
Я пришла на отбор в школьный театр. Пробовалась, как и все девчонки, на главную роль в «Ромео и Джульетте». И, конечно, не прошла.
Режиссер сказал, что в нашем с Ромео поцелуе не было достаточно любви и страсти. Конечно, ведь мой партнер, который тоже пришел пробоваться на главную роль, постоянно шмыгал носом. По-настоящему мы, конечно, не целовались, но я все время боялась, что сопливый Ромео ткнется в меня своими влажными губами и меня стошнит.
Сейчас это был бы прекрасный арт-хаусный фильм: Джульетта испытывает отвращение к Ромео, имитирует свою смерть, чтобы избавиться от него, но даже это не помогает.
Тогда я, конечно, расстроилась. Бежала плакать в туалет, когда по пути меня отловил Игорь, уже выпускник, которого все равно приглашали играть в школьных постановках. В этой должен был быть Эскалом, герцогом Веронским, который в финале говорит знаменитую фразу: «Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте».