— Грязных дел я не делал и не собираюсь.
— А если на чистую работу не поставят? — упрямо и нервно допытывалась хозяйка.
— Ты меня не поняла, мама. Создание электромоторов, ремонт машин — не грязная работа. Кроме того, на заводе и для физика найдутся проблемы. Надеясь на это, я и стремлюсь в город. Иначе остался бы в колхозе.
В поле уже было известно, кто чинит крышу в Мурсе. Странно, что даже приезд сына не сделал Линду разговорчивее: словно и не рада одинокая женщина возвращению сына. Вилимо, что-то тут крепко неладно. Но уж если действительно так, нечего и рассчитывать, что Линда сразу станет рассказывать о своих заботах. Стойкая женщина. И чего ей только не пришлось пережить! Разве не пахло смертным приговором, когда Лембит избил в Народном доме немецкого солдата с береговой батареи? Счастье еще, что муж и сын состояли в «омакайтсе»[2], а младший сын был в Германии, в Арбайтсдинсте. Свиньи, подаренной коменданту, было бы недостаточно, чтобы он замял дело. Но года через полтора это же самое пребывание в «омакайтсе» заставило сына и мужа пуститься в моторной лодке за море. Добрались ли они до берега? Хозяин лодки, Рутсоо, так ее нагрузил, что позволил пассажирам взять только вещевые мешки. Хутор без мужиков — ничто. А в тревожные времена именно в тех усадьбах, где много мужчин, случаются самые тяжелые драмы. И женщины должны быть крепкими и терпеливыми.
На другой день вечером Армильда из почтовой конторы мимоходом занесла на хутор Мурсе вместе с газетами письмо на имя Вамбо Пальтсера. Когда Линда Пальтсер позже недовольным тоном спросила, почему сын рассказал этой болтливой бабе свою историю, Вамбо ответил спокойно:
— Она не обязана разносить почту.
— При чем тут это? Разве она тебя расспрашивала?
— Словами — нет, но все ее существо было сплошным вопросом. И почему люди должны сгорать от любопытства, строить догадки и придумывать небылицы, если можно объяснить все в трех словах.
Впервые за время пребывания сына дома на лице матери появилось некое подобие улыбки.
— Ты и впрямь Вамбо-озорник! И кто же это догадался сразу прислать тебе письмо? Невеста, что ли?
Ответа не последовало, и она продолжала:
— А я, значит, изволь догадки строить и выдумывать небылицы?
— Ну, ну, ты прямо так и режешь!
Настроение у Вамбо немного исправилось, и он принялся читать письмо, звучавшее как сплошной упрек:
«Вамбо!
Не понимаю, почему ты так поступил? Прийти в пять часов у меня не было возможности. К сожалению, не имею права объяснить причину. Думаю, что ты поверишь мне, так как умеешь рассуждать логически. Ведь я не стала бы сейчас тебе писать, если бы не пришла из каких-то своих произвольных соображений. Я все еще так возмущена, что не в состоянии больше писать.
Надеюсь, твой ответ поможет рассеять первое в моей жизни большое разочарование.
Марет».
Маленькие буквы со стремительным наклоном, как наступающие солдаты. Милые буквы. Где же она их рассыпала по бумаге? На почте? Или там, в розово-красной комнате, в которой стоит полосатый диван с высокой спинкой и резной письменный стол и откуда открывается вид на Эмайыги? И вот письмо здесь, в хуторской избе с маленьким окном, где ширину досок на полу можно измерять локтями, на одной из бревенчатых стен — треугольное пятно плесени, белое по краям, а вокруг поблескивающих смолой потолочных балок жужжат сонные мухи. Что делала бы в такой избе жизнерадостная дочь коренных тартуских жителей, сейчас в своем возмущении испестрившая бумагу этими милыми буквами?
Пальтсер решительно шагнул к темно-коричневому неуклюжему буфету. Там в одном цветном ящичке должны быть листки писчей бумаги, вперемешку со старыми письмами, документами, пуговицами и обрезками тесьмы.
Вдруг ему показалось, что с ответом можно повременить. Один старый документ почему-то надолго приковал его внимание. В нем не было ничего особенного, по крайней мере — ничего нового. Давно знакомое свидетельство, выданное в том, что «согласно решению распределителей наград выставки по земледелию и промышленности, проведенной 11 и 12 июня 1916 года Обществом земледельцев Вана-Сиркла, Линде Вахур за льняные ткани и покрывала присуждена III премия в размере трех (3) рублей».
Девице Линде Вахур было тогда двадцать лет. В следующем году она стала Линдой Пальтсер, хозяйкой хорошо ухоженных полей и добротных построек хутора Мурсе, и ей теперь некогда было изготовлять льняные ткани для выставок. Появилась Сайма, которая сейчас преподает математику в средней школе в Таллине. Затем Лембит, который теперь, должно быть, вместе с отцом в Швеции. А может быть, на дне морском? Затем Вамбо, последний, — сейчас он здесь. Ему двадцать семь лет. Ровно столько же, сколько было его матери, когда он родился. Пощелкивание ткацкого станка в первой комнате все дети считали своим первым воспоминанием. Мать раньше много ткала, но уже не для выставок.
2
Omakaitse