Вяйно Алликмяэ? Невозможно поверить. В республике были случаи, когда подвергались тяжким обвинениям и другие, гораздо более выдающиеся лица, даже старые революционеры. И ни разу Урмету не пришло в голову, что при предъявлении обвинений могла произойти ошибка. Как же сейчас внезапные сомнения с сокрушающей силой вторглись в душу? Только потому, что Вяйно Алликмяэ был слишком близким знакомым? Или же потому, что тень его деяний падает на ничем не запятнанное существование Эйно Урмета? Именно так могло быть, поэтому надо прежде всего проявить твердость, надо искоренить сомнения, надо признать невероятное — Вяйно Алликмяэ предал. Следующий шаг: надо признать свою ошибку, как бы это ни казалось странным. Но в чем, в чем конкретно его ошибка?
Чтобы исписать листок, ему потребовалось несколько часов. Потом он освободился. Освободился от Ольде, но не от тяжести, которую его так неожиданно заставили нести.
Прежде всего Урмет пошел в министерство — он не в состоянии был что-либо предпринять, пока не поделится всем, что у него на душе. Секретарь парторганизации Сойдре уехал в горком по делам какой-то стройки, и Урмет решил подождать. Когда измученный вечными хлопотами, беспокойством о сроках строительства, худой как жердь Сойдре вернулся после обеда в министерство, Урмет бросился ему навстречу, как к избавителю. Именно ему первому он должен все рассказать. Рассказать — значит облегчить душу.
— Скверная история, — пробормотал Сойдре и долго прочищал ухо, как будто там что-то ему мешало. — С этими рекомендациями надо всегда быть осторожным. Конечно, тут особый случай... А собственно, в чем можно тебя обвинить? Эта женщина арестована?
Только тут Урмет подумал, что на допросе Валли могла дать какие-нибудь показания, которые увеличивали падающую на него тень подозрений.
— Не знаю, но в том, что ее допрашивали, пожалуй, нет сомнений.
— Твой вопрос поставят на бюро ЦК или передадут в первичную организацию? Ольде не намекнул?
— Нет.
— Скверная история. В первичной организации дело было бы проще: мы бы обсудили, люди знают тебя достаточно давно по совместной работе. Но едва ли это дело попадет к нам. Я во всяком случае попытаюсь поддержать тебя, насколько смогу. Но ты же сам понимаешь, мой удельный вес не так уж велик.
— Спасибо, Петер, за доброе слово. Мне сейчас оно крайне важно.
Вечерняя поездка в редакцию и была тем унизительным путешествием, начало которого Ирена видела, стоя на крыльце.
Мартину Таллингу сначала было несколько неловко перед однокурсником по партшколе. Но он сейчас же справился с этим и перешел на резкий тон:
— Да, действительно, скажу я, к счастью эта бумажка сохранилась у меня в ящике стола. Я ответственности не боюсь, ответственность несу постоянно, но это дело — сам заварил, сам и расхлебывай. Я никогда еще не принимал на работу ни одного человека, к которому впоследствии органы проявляли бы интерес.
— Я пришел не для того, чтобы сделать тебя также ответственным...
— Да это и не в твоих силах! Хотел бы я посмотреть!
— Я пришел только спросить о Валли Алликмяэ.
— Она не работает у нас уже неделю. Я ничего о ней не знаю и знать не хочу.
— А я хочу.
— Дело твое. Сходи туда и спроси.
Все в жизни Урмета вдруг так перепуталось, что не оставалось ничего другого, как думать, думать до бесконечности. Где-то должен быть выход. А пока не надо ничего говорить встревоженной жене.
Но уже на следующий день он ясно почувствовал атмосферу, возникающую вокруг ответственного работника, которого вот-вот снимут. Мелкие служащие не могут скрыть острого любопытcтва: его снимают, посмотрим, как это произойдет? Вышестоящие лица, выжидающе сдержанны — вопрос поднят вне данного учреждения, следовательно, надо ждать распоряжений свыше.
Неужели это то же положение, в каком был Саарнийт и... Невозможно... И тем не менее это так. Значит, вскоре последует продолжение в кругу знакомых. И тогда в один прекрасный день ты еще более жалким, еще более беспомощным предстанешь перед испуганным взглядом жены. Сейчас она еще спрашивает: что с тобой? А тогда спросит: то, о чем говорят, — правда? Лучше уж самому рассказать все, как оно есть.