Выходит, девица Вахур была честолюбивой. Неужели такая важная черта характера исчезла, когда она стала матерью семейства? Или это проявлялось в чем-то другом? В том, чтобы воспитать детей? Или все ее честолюбие теперь — в их успехах? Кто знает, о чем они, односельчане, говорят между собой, работая на поле или стоя в очереди в лавке кооператива. Наверное, мать постоянно информирует их, как хорошо идут дела у Саймы в Таллине и у Вамбо в Тарту. Иначе не звучал бы в голосе матери упрек за то, что сын без нужды выложил все свои неприятности Армильде. И не было бы горестной ноты в голосе матери, когда она вчера спросила: «Что же будет дальше?»
Выброшенному из университета двадцатисемилетнему физику, который открыл важнейшую истину, а именно — что в нем кроется стремление проникать в дебри неизведанного наукой, — такому недорослю-физику трудно ответить на вопрос: «Что же будет дальше?» Порой он с тревогой вспоминает об Эваристе Галуа, этом юном французе, который среди бури политических страстей как бы мимоходом заложил основы теории групп, а на следующий день бессмысленно погиб на дуэли. Легче думать о том, что Фарадей открыл электромагнетизм в сорок лет. Но общая диаграмма, определяющая взаимоотношение между наукой и личностью, все же говорит в пользу молодого возраста. Молодость более скептична, ей еще нечего сохранять. Скепсис — горючее науки. Что означало бы исключение из университета в Великий век науки? И вполовину не то, что теперь. Жаждущий знаний молодой человек, с которым обошлись бы подобным образом, тем яростнее заперся бы в своей подвальной каморке, превратил бы ее в крохотную лабораторию, что-то там растворял бы, нагревал, взвешивал и измерял хоть и в полном одиночестве. Но при сегодняшнем уровне развития науки, при тех огромных суммах, которые выделяются на крупнейшие лаборатории, институты и экспериментальные заводы, сама мысль о таком примитивном способе движения вперед означала бы отсталый взгляд на вещи. Сейчас даже получение информации для решения какой-нибудь темы — задача международная, требующая работы целых коллективов. Итак...
«...Ты умеешь рассуждать логически...»
Милые буквы. Словно отважные бойцы в наступлении.
Как бы там ни было, но людям с различными путями в будущее не следует думать о любви. Будем логичны! Будем же логичны! Любовь означает жизнь вместе. А если нет перспектив для совместной жизни, тогда незачем подогревать любовь, или, во всяком случае, нет морального права подогревать ее. Излишняя стремительность может в настоящий момент сделать другому больно. Но если рассуждать логично, этот стремительный отъезд дал положительный результат. Неизбежный разрыв кажется мучительной болезнью, и не следует бояться ланцета хирурга.
Милые буквы. Как храбрые солдаты.
Что же могло задержать ее столь таинственным образом? Все равно. Удовлетворять пустое любопытство теперь совершенно ни к чему. Вамбо — парень, мыслящий логично, он верит без всяких мелочных подозрений. Вопрос уже не в последнем недоразумении. Все это уже нейтральное прошлое. Оно никак не питает и не греет будущего данных двух человек. Ответить так, пожалуй, было бы правильно?
И затем остаться здесь, чинить крышу, копать картошку. А на самом деле — ждать, о чем расскажут милые буквы, мечтать о желанных словах и наслаждаться обманчивым чувством счастья, если присланные тебе слова опрокинут все преграды на пути к общему будущему. Но разве не будет вдесятеро правильнее разом погасить то, что все равно должно погаснуть? Каждое слово может только продлить боль ожога. И у него, и у нее. Так пусть же милые буквы остаются последними видимыми следами того, что было. Наверное, все это было слишком красиво и хорошо для человека, которому предназначено мало, а досталось еще меньше.
Вамбо Пальтсер закрыл скрипящую дверцу буфета и вышел во двор. За это время сумерки так сгустились, что уже не имело смысла взбираться на крышу. Он взял из-под стрехи косу и пошел накосить для коровы клеверной отавы. Затем принес из сарая дров для кухни, даже больше, чем помещалось у плиты. В хозяйстве, которое стало совсем маленьким, не всегда найдется столько работы, сколько иной раз позарез нужно человеку.
Неприятности, сопутствующие большим переменам, служат своего рода лакмусовой бумагой для раскрытия характеров. Ум в такие периоды не является сколько нибудь значительной пружиной ударной силы, рассудок раньше времени отдает приказ об отступлении. Но если беда постигает человека глупого, он запасается ослиным упрямством, упругостью бычьей шкуры и начинает контратаковать инстанцию за инстанцией. За короткое время его лицо успевает примелькаться секретаршам в министерствах, вскоре его голос уже узнают по телефону. Характерные закорючки его почерка становятся известными даже в Центральном Комитете и Совете Министров. Его не хотят принимать, но он проникает всюду. Мало того. Он разглагольствует пространно и тогда, когда его просят говорить кратко. Он требует ясных и только окончательных ответов, а если их не могут дать, он добивается, кто это может сделать. Он знает законы, но ничего не понимает в жизни, несмотря на прожитые годы и изменения, происшедшие в обществе. Это не новая, революционная стойкость духа, питаемая целостным мировоззрением, а некое тупое упорство, старающееся из всех существовавших, и существующих демократических принципов извлечь пригодные именно для него гражданские права.