Уже полчаса или даже больше женщина подобного склада сидела в кабинете у начальника, который не имел времени слушать ее; ему надо было заниматься серьезными делами — закончить составление текста содоклада, просмотреть отсылаемые в Москву статистические данные, проверить проект дополнений к учебной программе, позвонить для уточнения деталей доклада в три сельских района. А здесь сидела, точно воплощение эгоизма, уверенная в своих правах женщина лет пятидесяти, с неприятными мелкими морщинами на угловатом лице, раскрасневшемся от раздражения, с очками в золотой оправе на сильно торчащем вперед носу.
Серьезное, продолговатое лицо Эйно Урмета покрылось красными пятнами — единственный признак, говоривший о том, что внутреннее равновесие нарушено. В списке намеченных на сегодня дел зачеркнут синим карандашом только один пункт: телефонный разговор с городом Пыльва. Утром его, Урмета, слишком долго задержал заместитель министра. А теперь сидит тут эта змея в очках с золотой оправой, хотя ей уже объяснили спокойным, но твердым тоном, что увольнение ее вполне обоснованно и о восстановлении в должности учительницы не может быть и речи. Говоривший не думал о том, что каких-нибудь двенадцать лет назад он был учеником средней школы в Вана-Сиркла, послушным, примерного поведения учеником. Сейчас он, как ответственный работник министерства, просто сказал в лицо пожилой учительнице неизбежную правду: она уволена с полным основанием, так как нельзя допустить, чтобы в советской школе враждебные элементы уродовали молодое поколение.
Чтобы высказать в лицо такие истины, требуется известная твердость характера. А ее Эйно Урмету не занимать. Выслушав подобные слова, самолюбивый, но слабый человек поднялся бы и молча ушел. А эта еще пуще вошла в азарт. В чем ее враждебность? Сотни других педагогов тоже были вынуждены во время оккупации учить детей в школе. Разве всех их считают нужным выгнать? По какому праву ее называют пособником оккупантов? В доказательство не приводят ни единого факта, а если и приводят, то все они от начала до конца вымышленные. Пусть скажет товарищ Урмет, откуда взяты сведения, будто она, учительница Райела, встречала оккупантов с цветами и позже изо всех сил старалась служить им, якобы внушая детям во всех возможных и невозможных случаях мысль о немцах как о спасителях эстонского народа? Помилуй боже! Ничего подобного! Совсем напротив! Во время наступления немцев учительница Райела вообще не была в Таллине, она находилась в далекой деревенской глуши у родственников, где о войне хотя и слыхали, но видеть ничего не видели. Откуда газета взяла эту безобразную выдумку насчет цветов? Как бы то ни было, редакция должна дать объяснения. Она, Райела, потребовала этого и не отступится, пока правда не восторжествует.
Каждая реплика, прерывающая поток слов докучливой особы, неизбежно затягивает ее пребывание в кабинете. Урмет знал это. И все же уважение к объективности заставило его тихо, но очень уверенно напомнить, что это — не единственное обвинение, выдвинутое против учительницы Райела.
Ну разумеется! Еще и буржуазный национализм впридачу! А как же иначе! Интересно, как следовало учить детей при немцах? Или, может быть, считают, что учителя в то время могли свободно говорить о светлых основах сталинской конституции? Пассивное сопротивление захватчикам тоже чего-нибудь стоило. Во всяком случае, прогрессивное учительство находило способы сопротивления. Разве воспитание национального достоинства эстонца и любви к родному краю в то черное время не было одной из немногих возможностей, в которых могло проявляться сопротивление оккупантам? Надо смотреть на вещи объективно! Находились и такие, кто пытался привить детям взгляды фашистских завоевателей, пытался продать подрастающее поколение военной машине коричневорубашечников. Благодарение богу — прогрессивное учительство не пошло по такому пути. У прогрессивного учительства были свои способы действия. Понятно — для маскировки цели приходилось время от времени пользоваться ходкими в ту пору фразами, но каким тоном это делалось — если бы товарищ Урмет мог прослушать!