На переносице Урмета появилось угрожающее красное треугольное пятно. Но он все же очень тихим голосом напомнил, что учительница Райела, преподавая историю, упрямо оставалась на старых позициях. Разве учительница Райела не читает новых установок? Почему, например, она, рассказывая детям о Северной войне, все еще придерживается концепций, существовавших в буржуазное время? Или эта злонамеренная мания идеализировать период шведского владычества в Эстонии? Не следует думать, что подобные акты «пассивного сопротивления» со стороны «прогрессивного учительства» неизвестны министерству.
В ответ противная сторона ввела в игру надушенный носовой платок, так как опровергающих аргументов ей, видимо, не хватало.
Молодой начальник поднялся. Высокий, статный, в хорошо сшитом сером костюме, он производил весьма солидное впечатление. С холодной вежливостью попытался он кончить затянувшуюся беседу. У него не вызывала сомнений характеристика, на основании которой уволили учительницу Райела. Да он и не стал бы снова проверять все детали, уже раньше с бесспорной тщательностью проверенные соответствующими лицами: ведь последствия оказались настолько серьезными, что их невозможно было обосновать поверхностными сведениями или слухами.
Однако ни то, что Урмет поднялся с места, ни его холодные заключительные слова нисколько не помогли. Кто же, наконец, то лицо, которое потрудится рассмотреть дело и решить его? Один говорит, что не знает. Другой говорит, что не хочет. А что должен делать человек, несправедливо осужденный, пока будет восстановлена справедливость?
Телефонный звонок подсказал человеку, теряющему последнее терпение, спасительный. выход. Хрипловатый голос попросил Урмета. Алликмяэ? Он давно уже не подавал признаков жизни.
— Ты еще побудешь у себя немного? — спросил хрипловатый голос и тут же добавил: — Меня ждет машина, я должен кое-куда съездить, но раньше завернул бы к тебе. Есть небольшой разговор.
— Хорошо. А в чем дело?
— Тогда узнаешь.
— Хорошо. Сейчас.
— Что?
Урмет оставил вопрос без внимания и, бросив трубку на рычаг, повернулся к надоедливой посетительнице:
— Извините, я должен идти. Меня вызывают, срочное задание.
С каким недовольством она встала со стула!
— К кому же мне в конце концов обратиться?
— Должности учительницы вам не дадут. Придется переквалифицироваться.
— Переквалифицироваться?! В пятьдесят лет? Послушайте, молодой человек, как вы можете быть таким бессердечным?
— Разумная оценка обстоятельств — еще не бессердечие.
Замок сумочки щелкнул.
— Я пойду к вашему министру. Как попасть к нему на прием?
В лице Урмета ничего не изменилось, хотя теперь, чуть зорче приглядевшись к женщине, он почувствовал, что в душе поднимается грустноватое окрашенное юмором сочувствие.
— Думается, у министра работа более общего характера.
— Я не так наивна, чтобы не знать этого. Но я все-таки пойду к нему.
— Это ваше дело. А теперь извините.
Несколько минут спустя Урмет вернулся в свой кабинет и сел за доклад. Он занимался этим углубленно, с присущим деловому человеку умением сосредоточиться, отметая все вопросы и сомнения, которые подстерегали его после неожиданного телефонного разговора.
Давно он не виделся с Вяйно Алликмяэ. В последний раз они были вместе накануне Иванова дня у Раусов в Нымме[3]. Теа устроила праздник в саду, жгли костер. С тех пор прошло уже больше полугода. Тогда не удалось даже как следует поговорить — собралось слишком много народа, Вяйно вскоре захмелел, во всяком случае, он то и дело повторял свою шутку: «Я вообще-то не пью, только рюмочку могу выпить. Но уж коль выпью рюмочку, превращаюсь в другого человека, а этот другой пьет как верблюд». Сначала гости, смеялись, но постепенно Вяйно стал надоедливым, как всякий хвативший лишку мужчина.
Сейчас майор Алликмяэ был в форменной одежде и вошел в кабинет с очень официальным видом. Не передались ему и обычная живость и приподнятое настроение бывшего однополчанина, когда они обменивались приветствиями. У майора не было ни одной лишней минуты, он не мог отвлечься от неприятной задачи, приведшей его сюда.