Каарел Рехи, в темном праздничном костюме, пришел проводить дочь; воротничок белой рубашки, отложенный на воротник пиджака, открывал красноватый треугольник загорелой груди. Он еще раз попросил:
— Сразу же напиши, как доедешь!
Ирена, стоя уже на подножке автобуса, ответила в последний раз звенящим радостью голосом:
— Обязательно, папа, я напишу еще с дороги.
Белая блузка, аккуратно повязанный пионерский галстук. Улыбаясь и одновременно чуть не плача, смотрела Ирена в окно автобуса на провожающих, которые махали руками ей вслед. Айта, наверное, еще долго продолжала бы махать, если бы синий автобус не скрылся, повернув за угол церкви. Отец тогда не выдержал и поделился своей тревогой:
— Страшно далеко. Когда-то они вернутся!
Это могло быть обращено к Эйно или к молодой пионервожатой Майе. Оба очень горячо поддерживали поездку Ирены в Артек, приходили домой, уговаривали и спорили. Заботы старших не всегда понятны молодежи. Да и разве мог кто-либо из школьников представить себе тогда, что война буквально на пороге!
— Что значит в наши дни расстояние! — бодро воскликнул Эйно в ответ. — Через месяц ваша дочь снова будет дома, коричневая, как орех. А сколько впечатлений!
...Две недели спустя тишина на лесной дороге казалась невероятной, таким контрастом была эта пахнущая смолой жаркая тишина той буре чувств, которые бушевали в душе юноши, мчащегоея в уездный город. Чего хочет от него этот высокий, весь покрытый пылью мужчина, который выбежал от камнедробилки на дорогу и машет велосипедисту рукой? Сейчас некогда разговаривать. Уно Сарап, секретарь укома комсомола, прислал срочный вызов всем активистам, в том числе и Эйно Урмету. Нельзя опаздывать ни на минуту. Только перевести дух, не больше.
Серые, под выгоревшими бровями, глаза человека полны отчаяния и тревоги.
— Доберется ли она теперь домой?
Юноша понял не сразу. Но потом рассмеялся:
— Ирена? Ее смена только началась. Она прекрасно пробудет там до конца и вернется коричневая, как орех. А мы за это время покажем Гитлеру, где раки зимуют.
— Но, говорят, они бомбят поезда...
Лицо мужчины было пепельно-серым, глаза лихорадочно блестели.
— Товарищ Рехи, наша противовоздушная оборона не спит. И самое позднее через месяц им капут. Слишком большой кусок захотели проглотить.
Через месяц в лесном лагере вокруг оптимистически настроенного молодого человека рвалась в клочья земля. Вой, ураган взрывов, земляные фонтаны, ломающиеся деревья и, как сквозь сон, чей-то голос: «Назад! Есть приказ — назад!» Уно Сарап поднимается на колени, вскрикивает. Не может быть, чтобы он еще отдавал приказы. Невозможно. Вместо живота у него какая-то кровавая каша. Мгновенная смерть. Кричит и командует в этой огненной метели комиссар истребительного батальона. Туда! Прочь из-под падающих бомб! На земле валяется винтовка с разорванным ремнем... Большой грузовик вана-сирклаского кооператива опрокинулся набок рядом с воронкой от бомбы, под упавшей сосной... разбитые в щепки ящики из-под масла... Квадратная пачка масла, черная от земли и копоти... Как шоколадное стало масло... Упавшее дерево толстым суком проткнуло человеку спину. Рядом улыбается другой убитый, сквозь разорванные тренировочные штаны виднеется темное красное колено. На краю вырубки огромная воронка. Такой большой Эйно еще не видел. Здесь можно спрятаться. Но в воронке, среди грязной мешанины взорванной земли, лежит рука. Одинокая костлявая кисть, желтоватая кожа вся в морщинах... Прочь отсюда! Туда, где собрались все оставшиеся в живых.
Все это было недалеко от Луги, в Кингисеппском районе. Кромешный ад начался неожиданно, гулом самолетов и завыванием стабилизаторов бомб...
И все же, все же — этот ад не сравнишь со словами: «К смертной казни через расстрел».
В аду можно было прятаться в складках местности, в свежих воронках, из ада можно было убежать куда глаза глядят, а потом собраться по зову комиссара на лесной просеке... Перевязочный пункт, марш-бросок по ночной дороге, забитой идущими навстречу войсками... Позже, на жестких нарах трудового батальона и в землянках Эстонского гвардейского корпуса рассказы об этом аде обрели легкую романтическую окраску: «Мое первое боевое крещение»...
Как можно все это сравнивать с тем, что следует за словами: «К смертной казни через расстрел». День, ночь, несколько суток проходит в непрерывном напряжении — меня убьют, меня скоро поведут на смерть. Непрерывно ожидание: идут уже? И потом ночью они приходят. Шаги. Шум мотора. Хлопает дверца. Скоро. Остался ли хотя бы час? И вот это свершается. Яма под деревьями. Значит, вот сюда. Сапоги долой! Минута на один сапог, минута на другой. Последние шаги босиком. Последний шаг...