У Ирены очень живое воображение, Каарел Рехи был ее отцом. Как ей сказать об этом? Сегодня же вечером или отложить? Пожалуй, придется отложить, чтобы хорошенько продумать, как это сделать.
Телефон на столе перед Урметом зазвонил чересчур громко.
— Эйно, ты? — спросил радостный, ясный голос, но тут же осекся. — Алло! Простите, можно позвать товарища Урмета?
— Я-я слушаю. Что такое?
— Это все-таки ты? Почему не отвечал? Я подумала, что ошиблась номером. У тебя плохое настроение?
— Нет, нисколько.
— У тебя такой странный голос, замогильный какой-то.
Урмет кашлянул в сторону и постарался придать голосу более бодрое звучание.
— У меня сегодня спешные дела...
— Как всегда, как всегда. Когда же ты наконец соберешься отдохнуть? Кстати, сегодня Евгений Малинин. Его очень хвалят, говорят, играет бесподобно. Первый концерт Листа, помнишь? Трам-та-рамп-та-рам-пам-памм... Я знаю, первая часть тебе очень нравится. Потом, во втором отделении, Чайковский, Пятая симфония, ну, конечно, заигранная вещь, можно и не оставаться.
— У нас вечером партбюро.
— Ай, ай, ай. Как всегда. Я во всяком случае пойду, мы с Айтой условились. Но что с тобой вообще будет? В коллективных посещениях театров и концертов ты больше не участвуешь, постепенно станешь сторониться и коллективных посещений кино и других культурных мероприятий. Так нельзя. Никак нельзя. Это отрыв и отставание от коллектива. Надеюсь, ты хотя бы регулярно принимаешь участие в коллективной читке газет в министерстве и... — Веселая щебетунья не нашла подходящего продолжения своей пародии и рассмеялась. Затем вдруг стала серьезной.
— Эйно!
— Я тебя очень люблю.
— Я тебя тоже. Ты еще дома?
— Нет, я говорю из Общества. Только не пугайся. Я тут сейчас совсем одна. Моника пошла к зубному врачу. Кстати, я сегодня получила очень интересные материалы о Кицберге[4]. Тот пенсионер из Тарту все-таки ответил. От радости готова прыгать до потолка. Ну, ты торопишься. Работай, работай. Труд сделал из обезьяны человека. Клади трубку. Ты же знаешь, что я первая не смогу.
— А я должен смочь? Давай вместе!
— Давай!
Как же, как ей сказать?
Когда Ирена и Айта входили в филармонию, огни мигнули второй раз. Народу было много, у вешалки пришлось стоять в очереди — шубы и толстые зимние пальто отнимают у гардеробщицы много времени. Все же подруги успели еще оглядеть себя в зеркало, пройтись расческой по волосам и даже купить программки.
О Рихарде Штраусе Ирена не имела никакого представления. Его произведения исполняются редко. Поэтому особенно удивил и очаровал Ирену «Дон Жуан». Кипение страстей, поединки, с их звоном клинков, сменялись сладковатой любовной лирикой, и когда потом оркестр, словно освободившись от всего лишнего, манил в бесконечность зеленых просторов, слушательницу охватывал трепет, по телу пробегал озноб, признак, говорящий о достоинствах произведения и одновременно о том, что и душа слушательницы открыта навстречу музыке.
После аплодисментов Ирена прочитала в программке комментарии и широко раскрыла глаза:
— Подумать только, Айта, он написал это в двадцать четыре года — был моложе нас.
Полная Айта наклонилась к ней. Что правда, то правда. В таком возрасте — и такой зрелый мастер! Ирена почувствовала необъяснимую зависть, вернее, собственное убожество, а к этому еще примешивалась мечтательная влюбленность в таинственного, доселе незнакомого молодого немца. Что этот молодой человек умер лишь несколько лет назад восьмидесятилетним дряхлым стариком, это ей даже на ум не пришло. Как будто воплотившийся на мгновение в искусстве человеческий дух перекинул прямой мост через темную пропасть десятилетий.
Лист напомнил о школьных годах. Конечно, не сверхмощные оркестровые партии и бурные фортепьянные каскады, волнами праздничной красоты катившиеся в зал и создававшие какое-то волшебное царство. Совсем недавно, воскресным вечером, Эйно с благоговением слушал эту часть по радио. Бедненький. Никуда не может выбраться из-за этих вечных заседаний.
Глубоко тронули ее нежные, простые звуки, когда рояль мечтательно зазвучал под руками артиста. Тогда и возникли из глубин памяти радости школьных лет, маленькие праздничные вечера. Вернее, не сами вечера, а подготовка к ним. Зал, освещенный лишь наполовину, и чьи-то прилежные руки на клавишах рояля. Элли Лорберг, эта рыжеволосая красавица, наверное, не так уж легко относилась ко всему — ведь она играла довольно трудные вещи. Чтобы выучить их, надо было настойчиво работать.