Через месяц Эйно зашел на улицу Креукса, где помещался ЦК комсомола Эстонии, вызвал свою будущую жену в коридор и среди прочих новостей сообщил, что вечером уезжает на фронт.
— Попрощаемся здесь, хорошо? Я не хочу, чтобы ты приходила на станцию, погода очень холодная.
Неужели он серьезно думал, что Ирена сможет в такой вечер усидеть в теплой комнате общежития? Она непременно должна была передать ему купленные на толкучем рынке шерстяные носки и перчатки. Она была не единственной женщиной в этот вечер на вокзале в Копли. Там оказались и такие, кто своими слезами вызывали у мужей чувство неловкости. Она не плакала. Она вела себя храбро, стараясь своей сдержанностью быть достойной мужчины, который ехал на фронт так спокойно, словно ему предстояла лишь служебная командировка на несколько дней.
Впервые стали переписываться. Осенью после свадьбы совершенно неожиданно она попала в больницу, а затем в санаторий. И снова письма, полные тоски. А следующей осенью муж уехал на три зимы в Москву. Один из ящиков ее письменного стола переполнился письмами Эйно. А где он держал письма жены — неизвестно. Но они сохранились. Однажды, приводя в порядок бумаги в своей комнате, он сформулировал такую закономерность: «Число дней, прожитых вместе любящей супружеской парой, обратно пропорционально числу писем, которые они написали друг другу». За это открытие он был награжден несколькими поцелуями и длинным выговором. Ведь, в конце концов, это он виноват, что число прожитых вместе дней так невелико...
Айта спала на спине, подняв колени и похрапывая. Наверное, уже далеко заполночь. Мучительно хотелось выйти в уборную. Но как только Ирена начала тихонько отодвигать одеяло, в соседней комнате заскрипели пружины матраца и послышался долгий, основательный зевок. Подождать, пока там снова отойдут ко сну?
Трамвай?!
Ирена нащупала на тумбочке спички. Было уже четыре часа. На улице метель. Наверное, чистят трамвайные пути. Часа через два пойдут первые трамваи и автобусы. В семь часов зазвонит будильник. Айте нужно в школу к восьми. У Эйно работа начинается в девять. Только тогда одна по-ребячьи глупенькая женщина прокрадется домой — глаза красные, на душе скверно, планов в голове никаких. Что же будет дальше? Ведь Эйно никуда не пойдет заступаться за Пальтсера. Против своих убеждений он ничего не предпримет. Следовательно, надо попробовать переубедить его, а не убегать из дому и не доставлять подруге напрасное беспокойство.
Поспать, хотя бы часа два! Сейчас не время копаться в прошлом и строить планы на будущее. В таком состоянии не составишь разумных планов. Спать! Но сон не приходит по приказу. Надо было вечером принять снотворное. Дома она сейчас уже крепко спала бы. А здесь это невозможно.
И все-таки Ирена успела увидеть кошмарный сон. Будто она в Артеке. Ребята вернулись с уборки хлеба. Но все это происходит не в замке Мцыри, где они жили в первую военную осень, а в Сталинграде, в том огромном школьном здании. Сквозь безграничную усталость донесся до ее слуха знакомый сигнал воздушной тревоги. Она не смогла стать в строй в коридоре вместе с остальными, потому что на тумбочке рядом с кроватью не оказалось пионерского галстука, а без галстуков они никогда не ходили в убежище. Страх отстать от других был тем сильнее, что ей необходимо было успеть, когда колонна начнет спускаться с лестницы, сбегать в дальний конец коридора, в уборную. Трубач ворвался в класс, там не было уже ни одной девочки, кроме Ирены. Все собрались в коридоре, только она одна сидела на краю постели и отчаянно шарила под подушкой, хотя и знала, что ее галстука там нет. У фанфары был не звук трубы, а какое-то проникающее до мозга костей дребезжание...
Айта смеялась, потягиваясь:
— Слушай, ты, слуга народа, проснись хоть раз в жизни вместе с хозяевами земли.
Часы показывали семь. Ирена вскочила на ноги. Быстро, суетливо начала одеваться.
— У тебя времени по меньшей мере до девяти. Я сейчас поставлю кофе.
— Спасибо, некогда. Я тороплюсь домой.
— На душе неспокойно?
— Что поделаешь. Уж такие мы есть.