— Думаю, что дело тут не в бюрократизме. Спросите главного инженера, или еще лучше — плановиков. У меня нет точных данных, но я уверен, что этот особый заказ нам просто навязали. Разве в Ленинграде невозможно производить такие аппараты? Недостатка в материалах у них нет, да и люди там тоже нашлись бы. Весь вопрос в том, кто будет нести убытки.
— Убытки?
— Ну ясно. Мы имеем дело с нестандартной ручной работой. По-моему, именно наши финансисты и плановый отдел были изобретателями и конструкторами. Во всяком случае, один аппарат нам удалось пустить. Ну, Ленинград, старший брат, город-герой... Приехали оттуда какие-то ловкачи, поговорили там и сям, настырно ходили на прием к министрам, пока, наконец, не впихнули свой заказ в план нашего завода.
— Ешьте, ешьте, а то остынет. Ну да, говоря коротко и лаконично, нестандартная продукция. Ясно. Это понятно. Но вопрос не только в этом.
— Пожалуй, все же в этом. Мы бы с Траллем для разнообразия охотно их делали. Но вряд ли руководство позволит второй раз заниматься такими вещами. Материал, который на это идет, крайне дешев. Зато фонд зарплаты при таком ручном труде расходуется порядком. Как тут привести все в соответствие с планами? Нельзя же оценивать факты односторонне. Если государственное планирование при исчислении фонда зарплаты не примет в расчет стоимость материала, тогда я не знаю — я не смог бы никакой другой связи...
— Хорошо! — Корреспондент, заведенный в тупик, прервал своего рассудительного собеседника нетерпеливым жестом. — Этот момент я не учел, просто не пришло на ум. Теперь, конечно, понятно. Вот откуда невразумительные реплики главного инженера! Ну ладно. Мы и не будем прямо пропагандировать производство аппарата. На поток его, наверное, пустить нельзя?
— Почему бы нет? Конечно, не на нашем заводе, а на каком-нибудь производстве более соответствующего профиля — пожалуйста. Например, на радиозаводе. Но подумайте о перспективах. Ведь массового потребителя нет. Просьбы отдельных заказчиков — еще не массовая потребность. Мне кажется, что писать об этом все же не стоит.
— Напишу, и обязательно. Осветим другую сторону дела, не задевая финансовую олигархию, ха-ха-хаа! Перо журналиста — вещь гибкая. Напишем об одаренности наших рабочих, напишем о вас, как о талантливом человеке, простом рабочем, который заслуживает выдвижения.
— Нн-да... — Пальтсер отпил большой глоток молока. — Едва ли и из этого что-нибудь получится.
— Почему? — агрессивно спросил журналист, готовый с жаром устремиться по новой колее.
— Простой рабочий... Что такое, в сущности, этот простой рабочий или простой человек? Допустим, Тралль, мой товарищ по работе, может быть условно назван простым. Но я его считать таким не могу. Что же касается меня, то... скажем коротко или лаконично — как угодно: у меня незаконченное высшее...
— Ах так? Учитесь заочно? Еще лучше. Таллинский политехнический, да?
— Нет, Тарту. И осталось незаконченным из-за службы в немецкой армии. Все.
Наступило долгое молчание. Затем журналист сунул блокнот в карман и повертел ручку между пальцев.
— Ах, вот какое дело... Тогда понятно.
Пальтсер проглотил последний кусок, отодвинул тарелку и, ища в кармане пачку сигарет, спросил с улыбкой:
— Не подходит?
— Жаль, но действительно не подходит. Чего там скрывать. Ну, извините, что побеспокоил, однако... ни вам, ни мне незачем тратить время попусту.
— Похоже, разговор следовало начинать с конца.
— Действительно, — жалковато улыбнулся корреспондент, — вы бы избежали допроса.
— А вы сберегли бы свое время.
— И то верно. Ну, да что там. Ничего не поделаешь. — Он проворно поднялся и надел шапку набекрень. — Счастливо!
— Всего доброго.
Сооружение этого хваленого аппарата сам Пальтсер считал пустячным занятием, развлечением между делом. И все же сейчас те месяцы вспоминались как напряженные и интересные: работа, которая требует умственных усилий, для мыслящей головы так же необходима, как глоток воды для жаждущего.
В такие дни не звучит в памяти мотив разбитой жизни. А это придает уверенность и в том, что «развалившаяся жизнь» в действительности выглядит совсем по-другому. Вчера вечером, когда Урмет своим низким голосом словно выплюнул ему в лицо слова о его развалившейся жизни, в Пальтсере вспыхнуло чувство собственного достоинства, иногда защищающее душу так же, как скафандр защищает тело от облучения. Отсутствие диплома не мешало жадно набираться знаний в различных областях его специальности: учась в университете и работая в лаборатории, Вамбо из-за недостатка времени просто не мог все охватить. Студенты и даже преподаватели считали его необыкновенно талантливым математиком, но сам Пальтсер думал, что именно в математике он слабее всего и мечтал о свободном времени, когда можно было бы целиком посвятить себя чистой теории. А получилось так, что вовсе и не потребовалось отвоевывать время для математики, — оно было предоставлено ему против его воли. Человек, которому хотя бы иногда дают возможность сделать нечто полезное и который совершенствуется в какой-либо полезной области, не должен ощущать приторный привкус неудавшейся жизни. О том, что жизнь пошла прахом, можно говорить лишь в конце ее. Примерно так он думал тогда, вернувшись от Урметов в общежитие, лежа под одеялом и шевеля пальцами ног, чтобы скорее согреться.