Лицо Айты, и без того раскрасневшееся, заметно потемнело. К счастью, Пальтсер этого не заметил. Вздернув свои густые черные брови, он скользнул взглядом по корешкам книг.
— Хм... Может быть, не совсем так, но... Я пришел не для того. Просто разговор принял такой оборот, и логика неизбежно приводит нас к подобному выводу. Я думаю, ни один нормальный человек не оттолкнет дружеского отношения. Но, к сожалению, обстоятельства складываются так, что у нас не должно быть точек соприкосновения. Глупо, мелочно, но все же ничего не поделаешь. Моя личность неизбежно ставит других перед выбором, потому что, как известно, Эйно Урмет ни на какой компромисс не пойдет.
— Должен пойти.
— Нет, он не пойдет.
— Почему?
— Урмет построил свою жизнь, беря в расчет только один аспект — политику. Столь идеальное самоограничение дает ему довольно большую силу тяги, но и в какой-то мере лишает устойчивости, твердости в отношении различных исключений из правил, которые попадают в поле его зрения. Особые случаи выглядят в его глазах препятствиями, с которыми он сталкивается, разрушая их или расшибаясь о них сам. Например, мое отношение ко всяким проявлениям национализма, особенно к фашизму, — целиком отрицательное, точно такое же, как у Эйно Урмета. Но разница в том, что к этому одинаковому, очень определенному отношению мы пришли разными путями. Он видит только путь, который я прошел, но не те чувства и мысли, которые я испытывал на этом пути.
Айта заварила кофе и взяла сигарету. Пальтсер поднялся с кресла, чтобы подать ей огонь, и тоже закурил.
— Да, — сказал он, опускаясь на прежнее место, — я не считаю себя столь важной персоной, чтобы портить уже сложившиеся хорошие людские отношения. К чему?
Некоторое время в комнате царило неловкое молчание. Затем Айта вдруг бросилась в решительную атаку:
— Скажи мне, Вамбо, есть ли у тебя сейчас хоть один друг? И были ли у тебя когда-нибудь друзья?
Ответить без раздумья на эти вопросы было невозможно, потому что о существе дружбы молодой человек, очевидно, раньше не очень-то глубоко задумывался. Чувство общности интересов, взглядов, чувство локтя? Да, с этим Пальтсер сталкивался много раз в своей жизни. Подобное чувство связывало его с соседом по комнате Михкелем Траллем, странным стариком, который любовался машинами и бывал в них буквально влюблен, если они и внешне выглядели приятно. В университете был Варе, в большой компании он играл роль шутника и неисправимого оптимиста, но душа его часто болела от забот, которые он поверял только Пальтсеру. Где он теперь? Почему переписка заглохла? В армии был Петер Кулль, раненный в последний месяц войны. На войне ситуации особенные, и там часто привязываются друг к другу особенно крепко. Может быть, в гражданской жизни Петер никогда бы не стал ему таким другом. Может быть. Жизнь не представила возможности проверить. В школьные годы был Эйно Урмет... Дружба? Очевидно, это — чувство общности, которое требует общей среды и общих целей. Если нужных компонентов нет, дружба тает. Или, например, исчезновение общей среды и является проверкой, определяющей силу дружбы? Общая среда — комната общежития, место работы, воинская часть, — она нужна как почва, где прорастает дружба, а прочность связующих чувств затем проверяется временем, проведенным в разлуке, так же, как и в любви...
— Ты прямо совсем погрузился в раздумье, — сказала Айта тихо.
— Да. Друзья у меня были и есть, а как же иначе. Если они иногда не преодолевали барьер времени и пространства — я сам виноват. Вернее, моя, так сказать, незадавшаяся жизнь. С товарищами по университету, например, я сам прервал связь. Надеюсь, понимаешь, почему? — Нет, не понимаю. Я понимаю, что ты как человек, попавший в беду, не хочешь отягощать других своими неприятностями. Но это ошибка. Люди гораздо лучше, чем ты себе представляешь.
— Я в этом не сомневаюсь. И все же... Знаешь, что я вспомнил? — Молодой человек неожиданно повеселел. — Когда мы в Германии пробирались из города в город, из одного леса в другой, мы называли Красную Армию другом. Мы иронизировали над собой. Когда на нас сыпались советские снаряды и мины, мы говорили: «Ого, друг нажимает!» Заметив советский самолет, мы, конечно, бежали прятаться, ведь «друг» мог заметить сверху. Да, последние месяцы войны — самые напряженные в моей жизни, потому что «друг» не давал нам спуску, а чувство страха стало постоянным. Если у тебя есть охота слушать...
— Слушаю, говори.
— В это время я подружился с одним парнем из-под Вильянди. Он почти кончил техникум и, как я, был мобилизован. Пушечное мясо. Кто из нас крепче прилип к другому — не знаю, во всяком случае, чувство единства у нас с Петером оказалось сильным. Как-то ночью, во время порядочной кутерьмы, мы решили дезертировать и на свой страх и риск выбраться из этой каши. Но уже на следующий день после полудня наш одноглазый начальник дал нам в руки лопаты, чтобы мы вырыли себе могилы.