— Да, эта работа заслуживает пятерки, — наконец произнесла Айта сквозь сжатые губы. — Что я приняла здесь во внимание? Интерес ученика к предмету и желание самостоятельно исследовать вопрос.
— Но разве вам не известно, какую оценку получили менделисты-морганисты?
— Известно.
— Чему же тогда вы учите детей в школе? — Мадиссон победно блестящими глазами смотрела на свою жертву, которую уже вчера считала уничтоженной.
— Тому, чего нет в программе, я не учила. Но если отдельные ученики проявляют к предмету особый интерес, было бы крайне непедагогично подавлять его, ставя низкие оценки. Не правда ли, товарищ директор?
Директриса, успевшая ранее несколько раз похвалить Айту Плоом, осторожно прокашлялась, бросила быстрый, слегка растерянный взгляд на Руус и сказала с упреком в голосе:
— Смотря в каком вопросе, милочка...
— Именно! — снова захватила инициативу Мадиссон. — Мы много раз указывали, что при трактовке предмета педагог не должен допускать никакого объективизма. Объ-ек-ти-визма! — Длинный красный палец поднялся кверху. — А что мы видим здесь? — Она энергично постучала по тетради, лежащей на столе. — Это же абсолютное игнорирование общепринятых положений. Это же... Послушайте, это же проявление враждебности, явной враждебности!
Теперь Айте стало ясно, что сегодняшний день будет ее последним днем в стенах школы. Эта мысль вскоре подтвердилась. Поднявшись после звонка, чтобы идти на урок, она услышала голос Руус:
— Не беспокойтесь об уроке. О нем уже позаботились.
Если так, то еще можно дать последний бой. Она села и стала ждать, чувствуя, что теперь будет говорить прямо, без обиняков.
— Вы говорите, что вне программы ничему не учили, — с наслаждением продолжала Мадиссон. — А что значит высший балл за такую работу? Разве это не обучение? Разве это не указывает направление?
— Так хорошо написанную работу невозможно оценить иначе, — ответила Айта столь вызывающим тоном, что Левина и Руус испуганно вскинули головы. — Другое дело, если бы речь шла о школьной системе царской России, достаточно известной нам по литературе. Надеюсь, с того времени мы все же ушли далеко вперед. Я считаю, что не имею морального права пренебрегать интересами ученика и его усилиями.
— Даже в том случае, если эти усилия обращены в явно вредном направлении?
— Скажите мне, пожалуйста, какой вред в том, что ученик, кроме результатов исследований Мичурина и Лысенко, знает результаты исследований Менделя и Моргана, умеет выделить в них самое существенное, сопоставить их?
— Но с какой целью? Вы что, не умеете читать?
— Я не отрицаю, что известная доля задора в работе имеется. Но если бы в наших учебниках приводились взгляды этих ученых, хотя бы в дискуссионном порядке, тогда, вероятно, не было бы этого тона. Здесь мы видим чисто ученическую радость познания, которая никому не может принести вред.
— И это ваше окончательное мнение?
— Да, это мое окончательное мнение, товарищ Мадиссон. Споры в науке никому не приносят вреда, вред приносит подавление этих споров.