Пение куплетов, казалось, стало кульминационным пунктом вечера. Складно написанные строфы сразу запомнились, и компания еще долго перебрасывалась ими, как цветными шариками.
Ирена остерегалась пить вино. Теа несколько раз присаживалась около нее и доверительно шептала на ухо, что во время обеих своих беременностей она вела себя совершенно свободно и ничего плохого не случилось. Но Ирене после долгого затворничества и без того было хорошо находиться среди людей, она считала, что все организовано великолепно. Польщенная хозяйка, которая и сама могла это видеть, сказала, что позже будет кофе, и заторопилась к «столпу торговли». Тот опять собирался встать во весь рост — ему очень хотелось, чтобы все пропели хором песню с начала до конца. Но никакого хорового пения не получилось: все мужчины в это время дразнили майора Багрицкого, который под Сокольниками будто бы по ошибке со своей ротой заехал на лыжах в тыл к немцам и, следовательно, тоже по ошибке, совершил все те геройские подвиги, о которых писала дивизионная газета. Багрицкий, сам шутник, ничего не отрицал, но тряс кулаком в сторону пузатого организатора хорового пения, поскольку именно он выдал тогда его победоносным и проголодавшимся солдатам жалкую пшенную кашу. Кыдар ничего не помнил. Кыдар знал только, что пшено выиграло войну, и он, как бывший интендант дивизии, не позволит сказать о пшене ни одного худого слова.
В этот момент раздался звонок у двери, и Теа бросилась открывать. Слегка навеселе прибыл поздравить подполковника Аугуст Лээс. Шумное внимание, которым встретили высокого гостя, было для него явно привычной вещью. Во всей его манере держаться, в той небрежности, с которой он пожимал руки, в том, как он отмахнулся от объяснений Теа, в том, как он снял туфли и уселся у ног Валли, — во всем сквозило фамильярное превосходство и уверенность, что собравшиеся должны быть счастливы, наконец дождавшись его прибытия.
Сообщение, что он был в бане, следовало, очевидно, принять как извинение за опоздание. Да, он, бывший батрак кулака — «серого барона» в Мульгимаа, не мог себе представить субботы без хорошей парной бани. Но он и вполовину бы так не опоздал, если бы не Урмет. Он виноват, чертов Урмет! Обнаруживать ошибки — это он умеет, а вот сразу известить кого надо — как бы не так! А у самого на столе несколько телефонов. Только на совещании начинает выкладывать...
— Ну скажи, Эйно, чего ты этим хотел добиться? Когда ты...
— Кусти, уважай внутренний распорядок, — крикнула Теа через всю комнату.
— Что?
— Дайте пришедшему из бани мужчине выпить и закусить.
Высокому гостю сунули в одну руку миску с капустой и сосисками, в другую — кружку, наполненную водкой. В это время Теа просвещала его по поводу правил внутреннего распорядка. На бивуаке запрещалось говорить: а) о делах служебных (мужчины) и б) о детях (женщины).
Конечно, Лээсу нечего было возразить, он полностью согласился с правилами, только еще добавил:
— Ты, Эйно, мировой парень и свой парень, но сегодня ты мне подложил свинью. Мы же не успеваем все просмотреть.
Но теперь и Урмет не мог не ответить.
— Откуда же я мог знать? Это во-первых, а во-вторых...
— Никаких во-первых и во-вторых! — повторила Теа уже более требовательно.
— Подожди, я пересяду к тебе поближе, — начал Лээс, приподнимаясь.
— Валли, не пускай Кусти к Эйно, — скомандовала Теа.
Все поддержали Теа — никто не хотел, чтобы компания распалась на отдельные группы. Валли своей мягкой рукой обняла Лээса за покрасневшую шею и пригнула его кудрявую темную голову к своим коленям. Мизансцена выглядела довольно пикантно, но Валли это было позволительно, она умела обращаться с большими мужчинами, как с маленькими детишками.
— Да, да, этот Эйно ужасно плохой мальчишка, — заговорила она, словно убаюкивая его. — Он подкладывает Кустику свинью, но Кустик ее не хочет, Кустик хочет совсем другого — водки и сосисок. Ну, кусай теперь водку, хоп! И хлебай сосиски. А вот еще и кусочек хлебушка. Вот так. А вот еще капусточка, видишь, вот капусточка — народное кушанье из твоих родных мест.