Какая приятная неожиданность. Квартира! Вамбо жил на квартире.
Комната, конечно, производила жалкое впечатление. Маленькая, сумрачная и крайне неуютно обставленная. И какое противное лицо у хозяйки!
— Ты собирался уходить? А я своим появлением помешала тебе, — говорила Ирена, все еще не преодолев неловкости.
— Уйти всегда успеется. Посиди же спокойно. Твой приход для меня приятный сюрприз.
— Сюрприз — возможно, но приятного в моем визите, пожалуй, ничего нет.
Пальтсер был в новом сером костюме и новых туфлях. На лице играло какое-то странное уклончивое выражение. Он сильно изменился.
— Я так обрадовалась, когда узнала, что ты живешь на квартире. Теперь ты, наверное, можешь работать гораздо спокойнее?
Только после нескольких минут раздумья он произнес, тяжело вздохнув:
— Да, работать...
Впервые в жизни слово «работать» прозвучало для него самого двусмысленно, противно. За кушеткой в углу стояла целая батарея бутылок, вспомогательных средств на новом поле деятельности. И деньги тратились теперь гораздо скорее, так что пришлось уйти на монтаж подстанции, где напряжение мышц и нервов оплачивалось немного лучше. Только позавчера Элинор, лежа, задрала ноги на стену и спросила: «Скажи, мой Давид, почему я не слышу больше восхвалений? Разве мои ноги уже не достаточно эффектны, а?» Элинор была жадной, как и его напарник на подстанции, Нугис. Жадность утомляет, и если случается работать в паре с жадным человеком, он пытается захватить всю власть в свои руки. Позавчера Элинор перед уходом попросила еще рюмочку. Выпив, она пошутила: «Если ты когда-нибудь меня бросишь, я убью и себя и тебя. Я подмешаю в коньяк яду. Заткну бутылку и запечатаю. Ты и не узнаешь. Но мне будет хуже, гораздо хуже, я-то буду знать». Элинор любила шутить так. Но как она догадалась, что эта история ему надоела, больше даже, чем монтаж подстанции, где жадный Нугис, как дикарь, хочет только загребать деньги?
— Похоже, что твои дела идут не слишком гладко. Ты ведь начинал опыт, он что, не ладится?
Пальтсер вяло махнул рукой.
— С того завода я давно ушел. Никаких опытов я теперь не веду.
— Почему ты ушел оттуда?
— Не по своему желанию. Завод получил важный заказ, и мое прошлое, а также, очевидно, некоторая сообразительность, основанная на знаниях, сделали невозможной мою дальнейшую работу там. По крайней мере, так решила дирекция завода. Видно, я со своими опытами слишком привлекал внимание. Но нет худа без добра. Если бы меня не выставили из общежития, едва ли у меня была бы такая славная комнатка.
Ирена еле удерживалась от слез.
— И чем же ты теперь занимаешься?
— Просто так, электрик.
— И тебя это удовлетворяет?
— Мм-да, на работу пожаловаться не могу, но вообще моя жизнь в городе как-то неоправданна. В деревне я бы по крайней мере помогал матери. Она ведь стареет. Там было бы жилье, работал бы механиком — примерно то же самое, только там люди более нужны. Молодежь стремится уйти из колхоза, предпочитает прозябать в городских условиях. Меня тут обнадеживают. Но если дело слишком затянется, боюсь, что терпение лопнет и я исчезну. Уж если прозябать, то там, где и другим от этого хоть какая-нибудь польза. Так что на случай отказа от моих мечтаний у меня за спиной оставлен узенький мостик.
— Бедняжка.
Он чувствовал, что не лжет. Угасание его интересов не могло быть результатом знакомства с Элинор. Элинор могла появиться только после того, как интересы начали гаснуть. Ум, утомленный ожиданием, недостаточно свеж для отвлеченных упражнений, этой последней связи действительности с мечтами, и человек начинает плыть по течению. Симптомы нельзя принимать за причины. Элинор — симптом, а не причина. В то же время Элинор могла быть и винтом, который ускорил движение вниз по течению. Конечно, так и было.
— Да, постепенно начинаешь уставать...
— Я не могу понять, неужели никто...
— Видимо, нет. Сам я надеялся на время, надеялся на теорию затухания волн. Конечно, успокоение, или, другими словами, победа экономной разумности, придет неизбежно, никуда не денется, но, очевидно, не так-то скоро. Эта смерть в начале марта совсем привела меня в уныние. Я уже ждал его сигнала. Как гениальный теоретик, познавший законы развития общества, он должен был понимать, что условия созрели.
— Но ведь так не может продолжаться.
— Пожалуй, может, но с излишними напряжениями. Вот это жаль. Границы доверия. Весь вопрос в границах доверия. Тенденция к их сужению сейчас уже не оправдывается общественными условиями, но чтобы затормозить это движение, погасить эту инерцию... видимо, нужен новый Геркулес. Военный Геркулес и Геркулес мирного труда — как будто противоположности, но у нас они должны были бы воплотиться в одной личности. А теперь, наверное, пройдет много времени в бесполезном ожидании.