— Так я и думала...
— То есть?
— У тебя шло просто. У тебя бывали и бывают теперь трудности, но путь твой идет по прямой линии. Поэтому ты и не понимаешь тех, кто по той или иной причине вынужден идти сложными путями. Ты очень голоден?
— Я сейчас вообще ничего не хочу.
— Не думай, что я не разбираюсь в политике, но одну вещь я действительно не в состоянии понять: как можно забыть, как можно не учитывать того, что у нас почти двадцать лет существовала так называемая Эстонская республика, что многие к ней приспособились и даже целые поколения выросли за это время. По-твоему, в сороковом году наше поколение разрезали пополам. Тех, кто сразу пришел к новому, кто убедился просто и прямолинейно, ты ставишь на свою сторону, а всех остальных помещаешь в лагерь противников или подозреваемых. Так, конечно, удобней. Знаешь, мне кажется, что эта высокая и могучая принципиальность иногда просто превращается в удобство: так делается, так считают, таковы установки. Даже и не потрудятся рассмотреть отдельно каждый конкретный случай. Почему? Кто дал на это право?
Ирена умолкла, не находя продолжения своей горячей речи. Эйно не торопился с ответом, только глубоко вздохнул:
— Да, очень мне сейчас удобно сидеть и слушать такие слова от собственной жены!
— Ладно, допустим, что преступление Айты действительно ужасно.
— Само преступление невелико, но ее настроенность, которую она откровенно проявила в споре с заведующей районо, оказалась последним толчком.
— Настроенность! Ох, ладно, будем уж мелочными и скажем...
— Почему мелочными?
— Потому что Айта Плоом настоящая учительница. Знаешь ли ты, какой симпатией она пользовалась среди учеников?
— Учеников можно увлечь весьма пошлыми приемами — главное, чтобы приемы эти звучали ново по сравнению с другими.
— Я тоже знаю, что дети не всегда различают за новизной существо явлений. Но Айта же не классовый враг!
— Почему ты в этом так уверена?
— Господи боже мой, я ведь ее знаю.
— У нас разоблачали и отправляли куда следует людей, занимавших очень высокие посты, с виду вполне правильно мыслящих и внушающих доверие. У них тоже были близкие знакомые, которые должны были бы хорошо их знать.
— Я не говорю о врагах, сумевших пробраться на высокие посты. Я сейчас говорю о людях, которые...
— О людях? Уж не требуешь ли ты еще каких-нибудь обобщений в связи с Айтой?
— Нет, зачем какие-то правила, я говорю о конкретных людях. О Пальтсере тоже. Я разыскала его сегодня. Я сделала это для Айты, в ее интересах.
Некоторое время оба молчали. Затем Эйно сказал с усмешкой:
— Разумеется, не считаясь с желанием самой Айты.
— Это неважно. Бывают такие положения, которых два человека сами не могут разрешить. У Пальтсера тоже дела плохи. Раньше он работал на заводе простым рабочим, слесарем, но после смены оставался в цехе, чтобы проводить опыты. Как ты оцениваешь такие вещи?
Эйно сел на стул, опираясь дрожащей от усталости рукой о письменный стол. В школе Вамбо очень часто любил употреблять слово «эксперимент». Так оно и было. Эйно вдруг ощутил острое сочувствие. Какого черта ему не дали проводить там на заводе эти ничтожные опыты? Нет! Такие вопросы было бы неправильно задавать, пока не будет ясна ситуация. Ирена слишком отзывчива и своей горячностью заставляет и других колебаться.
— Я не знаю, чего он добивался этими опытами, — наконец тихо сказал Эйно и сжал зубы.
— Если ученый у нас на заводе ставит опыты...
— Пальтсер еще никакой не ученый, — резко перебил жену Эйно.
— И все-таки он проводил опыты, — неуверенно продолжала Ирена. — Потом завод получил какой-то важный заказ и Пальтсеру показали от ворот поворот. Разве это справедливо?
— Ну видишь, Ирена, дорогая... — По тону Эйно никак нельзя было заключить, что жена ему в этот момент дорога. — Ты требуешь невозможного. Я ведь не знаю положения. Но успокойся, успокойся! На заводе есть партбюро, отдел кадров, дирекция, которые видят все аспекты таких вопросов лучше, чем мы с тобой. Слушай, когда-то ты обещала, что мы не будем возвращаться к этому человеку.
— Да. Кажется, обещала. Но что это за женщина, которая выполняет свои обещания! Итак, не будем думать о людях, которые страдают, не будем требовать доказательств вины, а признаем человека виновным только потому, что он был в одной из принудительных организаций врага. Что он там делал, неважно, как он туда попал, тоже неважно. Доказательств не требуется, поскольку само пребывание в организации является доказательством. В таком случае, в ГДР нельзя доверять ни единому человеку.