— Я бы открыла ненадолго окно, — растерянно прошептала Айта, тихонько высвобождаясь из его объятий.
— Открой, любимая, — в тон ей ответил Вамбо.
Влюбленные, наверно, никогда не догадываются, что именно приглушенные голоса яснее всего выдают их прислушивающимся стенам.
В комнату лилась весенняя свежесть, а во дворе кроны старых лип пели свою извечную песню возрождения листвы.
— Скворцы! — сказала взволнованная девушка таким голосом, будто нынче впервые услыхала этих перелетных птиц.
— Сейчас самое чудесное время, — ответил Вамбо, нежно глядя на стоящую у окна девушку, высокую и сильную, к чьей женственной прелести он отныне имел тайный ключ. Эти глаза, после поцелуя лишь на миг взглянувшие на него, — в них можно утонуть. И как можно было позволить себе так долго быть врозь с таким человеком, такой женщиной!
Оба чувствовали очарование минуты, чувствовали, как оно прокладывает себе путь в самые прекрасные глубины памяти. Но и с такими минутами приходится расставаться — нельзя их растягивать до бесконечности.
— У меня адски хорошее настроение. Знаешь, куда я устроился на работу?
— Подожди, ни слова, пока стол не накрыт.
— Голосую против. Стол мы накроем в честь нашего тайного союза. А пока мы будем этим заниматься, я расскажу тебе о событии, которое теперь не так уж велико и не так уж важно.
Обоих охватило вдруг такое озорное праздничное настроение, точно они были еще только на первом курсе.
— Это совершенно новый завод. Измерительные аппараты! Все обговорено и выяснено, начиная от прапрадедов и кончая моими швейковскими приключениями во время войны, и ничто не в счет — берут! — хвастался Вамбо, вытаскивая из горлышка бутылки длинную пробку.
— Главный инженер помог? — спросила Айта, примчавшись из кухни с посудой.
— С одной стороны он, но и мой новый начальник цеха получил обо мне самые лучшие сведения, слушай, я не хвалюсь, он сам сказал, — самые лучшие данные из Тарту. Мой друг Варе, бывший однокурсник, довольно удачно выступил по этим аппаратам, и у них возник обо мне разговор.
— Отрадно слышать. Знаешь, я положу конфеты сюда в вазу к печенью, а то стол маленький, не помещается. Клади конфеты в вазу к печенью, а сама, конфета моя, садись рядом со мной.
— Кофе!
— Ах да! Еще и кофе! И знаешь, я высказал опасение, что мое прошлое, отец, братья и все такое... На это мой новый шеф ответил — ты не пугайся, я передаю точно его слова. Он сказал слово в слово: «Пошли они в ж…, мне нужны толковые работники, а не папки с анкетами».
— Боже мой, какие замечательные люди есть в нашем городе. Слушай, я могу в него влюбиться.
— Высокий молодой мужчина со взглядом фанатика.
— Я уже влюблена.
— Не стоит торопиться. Прежде скрепим наш тайный союз. Потом я приведу этого товарища к нам, тогда сама увидишь. Свой глаз — алмаз. Может, впопыхах я его перехвалил. Но берегись: я Отелло в карманном издании.
— Отелло нынче не в моде.
— Говорят, за границей уже давно носят узкие брюки и бороды. Моды повторяются. Извини, я закапал твою белоснежную скатерть красным вином.
— Так и положено.
— Значит, союз! С сегодняшнего дня, нет, еще раньше, еще с того концерта, и до... — Вамбо нарисовал в воздухе знак бесконечности.
— Пусть будет союз!
Рюмки осушили до дна.
А стены обретали все больше причин навострить уши.
Вамбо добрался домой после двух часов, да еще некоторое время лежал и думал. Признаться или нет? Очищает ли признание мужчину от другой женщины в глазах его жены или не очищает? Что такое вообще исповедь? Исповедующийся облегчает свою душу, и только. Исповедуясь, не спрашивают, что чувствует тот, кому исповедуются. Довольно-таки жестокий эгоизм. Слабость, нежелание тащить груз своих грехов самому.
Но если скрытый обман обнаружится? Если Айта, узнав об Элинор, не захочет выйти за него замуж, что тогда? Вопрос не в исповеди и не в очищении — от этого никто не может очиститься. Вопрос в честности договаривающихся сторон.
Но если она, несмотря ни на что, согласится быть его женой, сказав, что она выше этого, а на самом деле только в первом порыве подумает, что выше, а позже будет тайно страдать от душевной боли? Такая возможность тоже не исключена.
Мужчина подмигнул ветке аспарагуса, которая виднелась в щели между гардинами, освещенная светом уличного фонаря. Это была горькая усмешка обвинения самому себе. Он еще рассуждает, сказать или нет, быть честным или нет, в то время как его поступки уже несколько часов назад определили решение. О какой-то относительной честности он мог думать тогда, когда с его губ еще не сорвалось неожиданное предложение, когда его слова еще не были подкреплены преданным взглядом, которому девушка так беззаветно поверила. И есть ли теперь путь к отступлению? Разве можно теперь произнести эти тяжкие слова: хочешь ли, нет ли, а дело обстоит так... Этого теперь нельзя делать. К этому уже не осталось ни малейшей возможности.