Мало мне своих проблем, невесело усмехнулась Мэри, понимая, впрочем, что поступила правильно.
Если эта Бритта нуждается сейчас в ней и здесь у нее нет больше друзей, она поможет ей пережить несколько ближайший часов. Даже если это помешает ей вернуться сегодня на ранчо Реда.
А может, так и лучше.
Было семь часов вечера, и Мэри стало ясно, что сегодня она уже не сможет поехать назад. Ей в любом случае пришлось бы дважды заправляться, а перспектива встречи не бензоколонке с тем небритым типом ее не вдохновляла.
Поэтому она позвонила Реду в отель.
— Ред? — спросила она, и удивительно, но ей показалось, будто существует прямой провод, связывающий ее пульс с этим человеком.
— Маленькая дева, где ты шатаешься? Инес уже готовит для тебя здесь наверху потрясающий мексиканский ужин, а я как раз бреюсь.
— Для кого?
— Для женщины, с которой я сегодня вечером ужинаю.
Мэри засмеялась.
— Тогда побыстрее доставай свою черную записную книжечку и выбирай живущую поблизости сеньориту…
— Как это понимать? Где ты?
— В Юме, — сказала она.
Он вздохнул с облегчением.
— Слава Богу, я уж подумал, что ты в Фениксе. А что ты делаешь в Юме?
Она рассказала ему всю историю и опять вынуждена была зачесть очко в его пользу. Вместо того чтобы сетовать, что ему придется теперь съесть два стейка, он нашел правильным ее решение остаться у мисс Димэгон. Вероятно, в нем проявлялось чувство локтя — прославленная взаимопомощь ковбоев.
— Что ты делал весь день? — Ей самой свой голос показался чересчур ласковым.
— Скучал, выгуливал туристов. К сожалению, завтра по программе двухдневный выезд в пустыню. Ты понимаешь, что это означает?
— Что все маленькие песчаные лисички должны тебя остерегаться.
Ред захохотал.
— Нет! Что завтра ночью я не смогу целовать твой носик.
— Мой носик? — поддразнила она.
— Ладно, возможно, я обнаружу и еще какие-нибудь интересные места на этом прелестном теле…
— А ты когда-нибудь бываешь серьезным?
— Ну конечно, я тут листал книгу о женской психологии.
— Ты даже умеешь читать? — хихикнула она.
— Не перебивай! Там написано, что женщина-однолюбка — это феномен из девятнадцатого века и что такой женщине лучше всего сразу выходить замуж, в противном случае у нее начинается раздвоение личности. У тебя уже началось раздвоение личности?
— У меня ужасное раздвоение личности. Я не знаю, как довести до сознания самого упрямого ковбоя Аризоны, что любила его только по недоразумению.
— Я вижу, что расстояние делает тебя дерзкой. Погоди, вот вернусь изголодавшимся из пустыни… Я тебе покажу, что бывает с теми, кто любит меня только по недоразумению.
Кстати, прошлой ночью я предложил тебе выйти за меня замуж?
— Нет.
Он застонал.
— Видишь, какой я забывчивый! Так что возвращайся! А я тебе уже рассказывал, что собираюсь записаться на вечерние курсы живописи?
— Зачем это? — искренне удивилась она.
— Чтобы быть лучше подкованным для бесед со своей образованной женой.
— Ред… пожалуйста, скажи хоть что-то разумное!
— По-моему, я люблю тебя… — На сей раз его голос звучал вполне серьезно. — Странно, правда? Ладно, на сегодня хватит! Как ты думаешь, этих слов достаточно, чтобы поддержать твое настроение до похорон?
— Да. — Она вдруг так растрогалась, что на глазах выступили слезы. — Спокойной ночи, ковбой.
— Спокойной ночи, Мэри. Не сдавайся!
— Вы попросили мистера Стоуна сказать мистеру Вудсу, что мой отец умер? — спросила у нее за спиной Бритта Димэгон.
— Нет. — Мэри сожалеюще пожала плечами. — Нет. Я… Мы просто болтали о пустяках. — Она покраснела.
Бритта Димэгон, кажется, поняла. Она пошла с Мэри в маленькую гостиную, выглядевшую сейчас гораздо более прибранной. Домик вообще похорошел. Мэри решила, что лучшее средство отвлечь Бритту — это вместе с ней приняться за уборку. Потом Мэри купила продукты и кое-что приготовила, а Бритта помыла волосы, привела себя в порядок и надела красивое темно-синее платье.
Сейчас она благодарно улыбнулась Мэри.
— Я уже лучше себя чувствую. Даже заварила для нас чай.
— Вам нравится мистер Стоун? — спросила Бритта Димэгон, наливая чай, и Мэри удивилась, до чего у нее приятная улыбка, совершенно преобразившая удрученное горем лицо. — Он самый лучший из родителей.