Синякин сказал: две вас классные женщины, а не можете найти общий язык.
Однажды я вышла в проливной дождь на трассу. Вымокла, а машины попутной нет. Вижу, под мужским зонтом Тамару Фёдоровну. Я отвернулась, но она остановилась и робко предложила пойти к ней домой. Я согласилась.
Тамара Фёдоровна обрадовалась, взяла меня под руку. Молча ,свернули в типографию. Она провела в свою комнату. Стоял диван, приёмник на тумбочке и стол, заваленный гранками. «Вот и всё моё богатство», - сказала она.
До десяти часов вечера она читала полосы с Синякиным. Потом Сашка ушёл, а она осталась. Я часов до трёх не могла уснуть, потому что гудела печатная машина. А в пять утра раздался телефонный звонок из цеха. Тамара Фёдоровна спала, как убитая, я выскочила в цех. Звонили с почты и кричали: «почему нет газеты?» - «сейчас будет», - сказала я и бросила трубку. Только задремала, прямо очередь пальнула, вздрогнул телефон. В трубке возмутились. Тогда я растолкала Тамару Фёдоровну. Она долго и нудно объясняла в трубку, что сломалась печатная машина и газета будет готова часа через два. А мне Тамара Фёдоровна сказала, что печатник опять запил, и она дала ему проспаться.
- Подожди, вот как сорвется Синякин, - сказала я.
Потом Тамара Фёдоровна выдала такую фразу, которая сдружила нас надолго: «скорей бы на горизонте появился «мыты, ты-ты, мыты...». Я расхохоталась. С этой минуты Тамара Фёдоровна мне понравилась.
Наконец, показался шеф. Он по-свойски присел возле Тамары Фёдоровны, закурил «Filter». Раньше шеф курил только «Казбек», на полустанке продавался почему-то сырым, и я должна была ему привозить из столицы, обычно он давал мне копеек на пятнадцать больше, я говорила Синякину, что на «Казбеке» шефа можно подработать больше, чем на местном гонораришке.
Итак, Николаев закурил «Filter». Он стал рассказывать: у них на курсе есть одна дама, которая в ширину имеет столько-то метров, в длину столько-то, и как она пошла с ним в ресторан, он заказал отбивную, она две, и как он медленно ел, чтоб не завершить раньше - всё же неудобно - дама. Шеф рассказывал детально, Тамара Фёдоровна смутилась и неожиданно заторопилась в типографию. Шеф пробубнил: да, да. И снова принялся потрошить даму и её привычки.
Только Тамара Фёдоровна подошла к двери, раздался телефон, Николаев схватил трубку. Сразу весь как-то подтянулся, вырос на глазах, подхватил авоську и пошёл, мурлыча, размахивая сеточкой, по пути в партком. Синякин уселся на подоконник и сказал: выпить хочется, давайте, ребятки, скинемся. Шеф вернулся под вечер с новым товарищем. Новый товарищ назвался Зайцебским.
Зайцебский был в кирзовых сапогах, длинном потёртом плаще. Он шумно смахнул плащ в угол. Старенький, серый костюм висел на нём мешком. Зайцебский сел, вытянул ноги. Мне показалось, что он и сапоги сейчас стащит. Зайцебский заговорил. Заговорил громко, быстро, глотая слова. Глубокие туманные глаза загорелись на его рябом лице. В дверь просунулась Тамара Фёдоровна, потянула меня за рукав, шепнула: «Синякин в буфете», вышла бочком, и мы полетели в буфет. «Я как чувствовала, что он сорвётся» - тяжело сказала Тамара Фёдоровна.
В буфет вечером не пробьёшься. Звон стаканов и мужики, как мухи, жужжат возле стоек, глотают красный гибрид. Так и гляди, привяжется какой-нибудь псих и начнёт толковать за жизнь. Тамара Фёдоровна отругала его. Сказала, что идёт «тыты, мыты» и если увидит, Сашке конец. Он сразу померк. Опустил голову и поплёлся за нами.
Мы зашли на работу и замерли. На диване растянувшись, босым, храпел Зайцебский, раскрыв рот. Сашка сказал: «ребятки, кто тут есть». Зайцебский открыл глаза: «здесь никого нет». Потом он приподнялся, зевнул шумно, потянул сползавший плащ. Сел, спрятал под себя ноги, сказал, что будет здесь спать, пока не подыщет комнату.
Сашка глядел, глядел на него и как заорёт: «кум фамилия!» Мы испугались и потянули Сашку к выходу, боясь, что он сейчас отколет номер. Сашка взвизгнул:-наш шеф -поп, поп!
Утром мы подумали, что разразится гроза. Но шеф был верен своему оптимизму. Он по-прежнему размахивал сеточкой, в которой таскал уже молоденькие огурчики. Хорошо, когда человек умеет делать вид, что всё трын-трава, главное же, газета. 3айцебский развернул бурную деятельность. Он заходил к нам в отдел и говорил: - «Тамарочка Фёдоровна дайте мне пузырёк с чернилом». А я один раз потихоньку увела этот «пузырёк» с его стола. Он стал кричать: - «кто упёр пузырёк с чернилами!» Тамара Фёдоровна прозвала его Пузырёк.
С первого рабочего дня между Синякиным и Зайцебским пробежала чёрная кошка. Нетерпимость, вообще, жуткая и смешная вещь. Когда Зайцебский передавал Синякину свои материалы, Сашка зеленел. Зайцебский же совал руки в карманы, прижимал голову к плечу и, мерзавец, улыбался. Уходил Зайцебский, Сашка брезгливо, двумя пальчиками, брал материал и читал вслух: «Сумерки. На развилке двух дорог дул сильный порывистый ветер...». Это, правда, была Сашкина фантазия. Но мы смеялись, потому что Зайцебский страдал болезнью: начинать и кончать материалы с лирических отступлений -