---------
«Сумерки», «Светало», «Вечерело». В те минуты заглядывали к Сашке и машинистки послушать творения Зайцебского, от которых Сашка не оставлял живого места.
Машинистки Сашку любили и всё ему передавали. Передавали, когда «Пузырёк» ходит с шефом в буфет, и что тот обещал жене шефа подарить кота, которого он назвал «рабочим классом», потому что этот кот сам себе добывает пищу, и как «Пузырёк» привёз из колхоза двадцать килограммов муки и пять из них отсыпал «тыты - мыты».
Я старалась обойти эти разговоры. Я была рада, что хотя на вечер не остаюсь здесь. Дорога возбуждала и успокаивала меня. Я говорила: ничего страшного нет, такова жизнь, и в этой жизни нужно быть актёром и смотреть на все страсти с юмором, иначе лучше умереть. Как сказал Синякин: хорошо только одному Иванушке-дурачку, у которого есть конёк-горбунок.
А район бросать не хотелось. Шла весна, и скоро зацветут сады, и у меня уже был любимый колхоз, там я просто отдыхала, когда случалось быть в командировке.
Лишь у Тамары Фёдоровны начались размолвки с шефом. Она дежурила за него в типографии, вычитывала корректуру и подписывала газету. А теперь стала замещать молдавскую машинистку, потому что машинистка ушла в декрет, а Николаеву некогда искать подмену.
Я заступилась за Тамару Фёдоровну, но шеф вдруг рассвирепел и скaзaл: «ёлки-палки, не лезьте не в свои сани». У меня навернулись слёзы, я выскочила из кабинета. Сашка Синякин посмотрел на меня и сказал:
- Хочешь взглянуть на своего друга Пашалова?
Протянул фотографию. Пашалов стоял в борозде в своей неизменной гимнастёрке.
Я крикнула Тамаре Фёдоровне:
- Иди смотреть нашего председателя.
Тамара Фёдоровна бросила печатать.
- Завидую я Пашалову, на меня никто так не смотрел, - сказал Сашка.
- На тебя будут смотреть дети, - сказала Тамара Федоровна.
Появился шеф. Тамара Фёдоровна села за машинку. Я отвернулась, чтоб не видеть. Шеф замурлыкал: - Вот командировка. Езжай в колхоз, на выбор.
Но я всё равно не простила ему, а когда шеф удалился, Сашка сказал:
- Поосторожней с ним. Это поп!
Я промолчала. Стала звонить в колхоз Суворова. Соединили меня быстро, но голос, назвавшийся экономистом, сказал, что председатель уехал получать запчасти.
Заглянул Зайцебский, потянул в свой кабинет. Усадил напротив. Сам прислонился к печке и сказал: «что-то колет поясница, наверное, будет дождь.
- А под каким соусом пойдет материал?
Я пожала плечами: видно будет. Но Зайцебский велел достать блокнот и записывать. Он заходил по кабинету, охая, держась рукой за поясницу: «вновь посетил меня роскошный радикулит, - и продолжил - «если пойду на ферму, первым делом, должна посмотреть, есть ли там наглядная агитация и вывешено ли соцобязательство, в курсе ли этого соцобязательства каждая доярка и знает ли она, какой у неё суточный надой».
Зайцебский смолк и забарабанил по печке. Дальше, продолжал он, как обстоят дела с летним выгоном, есть ли корма и какой суточный рацион коровы.
Он прислонился спиной к печке и застонал.
- У вас никогда не ломила поясница?
- Нет, - сказала я.
Взвизгнула пилорама. И так пронзительно пошёл вскрикивать мотор, что Зайцебский посерел. Он забыл про боль в пояснице и забарабанил в стенку: - прикрутите шарманку!
Но «эта шарманка» жужжала, свистела, звенела, дребезжала. Зайцебский дёрнул ящик стола, выхватил кусок ваты, заложил себе уши. Побарабанил и стал писать передовицу: «Весна шагает по полям».
Я вышла. В коридоре пионеры таскали доски, стругали, кололи, гремели. Пилорама то взвизгивала, то замолкала. Мы уже пытались нажать на шефа, чтоб он пошёл в партком и сказал, что невозможно работать с пионерами. Пусть или нас переводят, или их. Но шеф только обещал - обещанного три года жди.
Как-то мы с Тамарой Фёдоровной обрабатывали письма трудящихся, вдруг распахивается дверь, входит товарищ в комбинезоне с молотком.
- Выпишите гвозди, - сказал он.
Тамара Фёдоровна посмотрела на меня, потом на товарища в комбинезоне с молотком. Я сказала: - «здесь редакция и никаких гвоздей». Всё нужно было принимать с юмором.
Хорошо бы натянуть старую фуфайку, влезть в болотные сапоги, подхватить ружьё и отправиться на охоту стрелять перепелов. Потом забраться в лес. Положить два полена крест--накрест, разжечь костёр. В лесу тишина, только верхушки ш...ш..., их шум напоминает шум рек. Всю ночь потрескивает костёр, лежишь на фуфайке, задрав голову в небо, и чтоб рядом, или где-то поблизости сопел... о н!