- Да, возьми ф о т к у, - я раскрыла сумку и вынула пакет фотографической бумаги, - как есть, восемнадцать динозавров, - протянула ему фотографии.
Вот тут он расхохотался от души, да так громко, что в щёлку двери просунулся рыжий хвост и забеспокоился, оставалось, как видно, считанное время до начала собрания.
- Настя, прикрой дверь на минутку, - сказал Маноле, - я сейчас, неожиданный гость из редакции, - и он слегка подмигнул мне.
Девушка вздохнула и исчезла.
- Смотри, она ещё и Настя! - сказала я, мы вместе засмеялись, - красивое имя!
- Ещё десять минут моих, - и он стал разглядывать фотографии, бросая взгляд на большие настенные часы. Запечатлённый в разных позах, обнажённый до пояса, перекинув рубашку через плечо, вот он падает прямо на маки, раскачивается на ореховой ветви.
- Волосатый, что ни на есть динозавр, - он от души хохотал, - хорошо ухватила миг, каждая морщинка на виду, сразу видна московская школа журналиста, - он взлохматил мои волосы, - без автографа не возьму!
На последней фотке сделала надпись: «0 д н о м у и з в о с е м н а д ц а т и динозавров».
Маноле вынул из пакета одну из фотографий на память для меня, размашистым почерком на обороте оставил надпись с той же транскрипцией, лишь изменив смысл, слова так и застыли в памяти: «О д и н и з в о с е м н а д ц а т и». Я положила дарственную фотографию в сумку, пакет с остальными он бросил в ящичек стола...,достав коробочку.
- И у меня для тебя подарочек, - Маноле вынул из неё золотую цепочку с кулоном-сердечком и ловко обхватил им мою шею, подтянул защёлку, - пусть в твоей жизни будет ещё 18 не менее прекрасных динозавров, я не собственник, - мы обнялись, - однако постарайся выбрать из них самого достойного, - он посмотрел на часы, - через три минуты у меня партсобрание, - он помедлил, - оставайся, я устрою ночлег у своей первой учительницы, кстати, она хороший парень.
Я покачала головой: - не могу, дела, приехала лишь увидеть твои глаза, мне нравится, когда они изменяются при виде моей физиономии, - вздохнула.
- Ну, ладно, - тогда бери машину и шуруй домой,- мы прижались друг к другу,- не хочу, чтобы ты шла пешком до трассы.
Вышли из кабинета вместе, он передал блондинке Насте, чтобы та нашла водителя срочно отвести журналистку в редакцию на полустанок. Маноле выкроил ещё полсекунды и сбежал по лестнице, провожаемый взглядами солидных с папочками тружеников села.
- Завтра свободна? - шепнул он на ходу.
Я кивнула в ответ: - если надо, буду и свободна.
- Может, в шесть у «Золотого початка»? - бросил он поспешно, завтра, в шесть вечера... - слова повисли в воздухе.
Его синие глаза с поволокой, смеющиеся, так и въелись в память, оставалось лишь до бесконечности сожалеть, что я не приняла предложение переночевать у первой его учительницы.
На этой фразе исповедь в дневнике оборвалась, то ли выпали страницы, то ли не была дописана строка...
Отложив чтиво, о. Александр вдруг расчихался от пыли рукописных страниц, возможно, и от влажного воздуха, в ту минуту батюшка заметил с тыльной стороны приклеенный бумажный карманчик. «Как же сразу не заметил?» - мелькнула мысль. Отогнул его, открылось фото, слегка уже пожелтевшее, в самом низу шуршал засушенный жёлтый мак и цепочка с сердечком-кулоном. Почему-то в тот миг о. Александру стало не по себе, словно тысячи испытаний за один присест обрушились на голову, нервно стал ходить по комнате, всмотрелся в фото... Красивый мужчина в берете, тёмных очках с перекинутой через плечо рубахой, обнажённый до пояса, улыбался, словно живой был рядом с ним, как давний друг, кажется он вошёл в его дом.
Батюшка перевернул фото и сказал самому себе: - талантливо снято, - на обороте же фотографии была размашистая подпись «О д и н и з в о с е м н а д ц а т и...».
Рисунок штрихом и фото были схожи обликом, разнились надписи, точнее, почерки. Почувствовав вновь равновесие духа, он попытался лишь открыть сердечко, однако створки не поддавались, тогда надел очки и понял, что кулон из литого золота. Словно, чего-то опасаясь, он всё сложил в бумажный кармашек, захлопнул дневник, оставалось только предполагать, что журналистка шла к нему с чем-то очень важным, может, спешила поделиться смятением души. Отец Александр глубоко вздохнул - ведь, к сожалению, даже и сейчас не мог вспомнить её имя. Единственно, что он знал и то не совсем был уверен, что она работала на полустанке в местной редакции и ходила в его церквушку. Заблеяла козочка, он спохватился, что пора кормить живность, выдвинул нижний ящичек серванта, положил дневник, набросил на рясу старую фуфайку и вышел под моросящий дождь, открыл сарайчик.
- Ну что, красатулечка, замаялась? - он обмахнул шею козочки поводком с колокольчиком и вывел на воздух.