— Сутки.
— Вот за сутки и обдумай дальнейшее свое поведение в училище.
ГЛАВА ПЯТАЯ
В выходной день личный состав во главе с командирами эскадрильи ушел на аэродром строить стрелковый тренажер. Куприян Цимбал, жалуясь на головную боль, остался в общежитии.
Когда все ушли, ему стало скучно. Он взял гитару, тетрадь и поплелся в кусты к кирпичному забору. Там он скинул гимнастерку, положил гитару в тень, расстелил шинель и лег. Попробовал было зубрить схемы воздушных стрельб, но ничего не получалось. Тогда он отбросил тетрадь в сторону и задумался. Мысли унесли его в прошлое.
…1943 год. Почти каждый вечер над станицей появлялись советские бомбардировщики. С малых высот они сбрасывали бомбы, обстреливали из пулеметов фашистских солдат, которые откатывались к Темрюку. Цыганский табор стоял недалеко от реки Протока, в заброшенном саду, от которого на запад и северо-восток на десятки километров тянулись плавни. Густой камыш шумел, как вековой лес. Вот уже вторую неделю цыгане не могли вырваться с Таманского перешейка на степные просторы Кубани. Однажды, когда табор начал просыпаться, Куприян, подтягивая на ходу изодранные и поношенные брючонки, соскочил с телеги. Вдруг послышался протяжный стон. Куприян вздрогнул и быстро спросил:
— Кто там? Ответа не последовало. Тогда он нагнулся к земле.
В траве лежал человек.
— Летчик, — прошептал подросток. — Наш летчик — и, затаив дыхание, стал слушать: жив ли?
Раненый лежал полусогнувшись, лицо было запорошено землей, местами на нем виднелись большие кровавые ссадины. Пальцами летчик зажал рану выше колена, из которой сочилась кровь. Другая рука с пистолетом была отброшена.
— Жив, ей-богу, жив, — сказал цыганенок и поднял голову.
— Мама, мама! — позвал Куприян, — иди сюда.
Старая цыганка, ворча, слезла с телеги и, отбрасывая с лица растрепанные волосы, нагнулась к раненому. Потом она быстро разыскала среди вороха одежды кусок белой материи, вытерла рану и крепко перетянула ногу. Подняв голову, цыганка вдруг увидела, что к табору идет группа немецких солдат.
— Беда, Куприян, бери скорее за ноги раненого, отнесем в камыши. Немцы опять идут за самогоном…
Мать ушла, а мальчик остался в камышах возле раненого. Через несколько минут раненый пришел в себя.
— Где я?
— Возле цыганского табора. Тише, недалеко немцы…
— Цыганенок, значит, — улыбнулся раненый. — Звать-то как?
— Куприян. А тебя?
— Андрей Морозов.
— Это в тебя ночью стреляли?
— Да, сбили нас. Летчик погиб, а я вот уцелел, — и он тихо застонал, не то от боли, не то от досады, что не сумел вернуться к своим.
Со стороны табора до слуха долетала частая стрельба. Было слышно, как пули свистя срывали верхушки камыша.
— Опять напились, — проговорил подросток.
Недалеко от них над камышами появился ястреб и стал кружиться на одном месте, высматривая добычу.
— Хорошо летает, шельма, — с трудом проговорил раненый. — А только далеко ему до нас, летчиков.
— А я бы смог стать летчиком?
— Конечно. Вот разобьем врага, подавайся в авиацию.
— Меня не примут. Я цыганского рода, неграмотный… Я, кроме как играть на гитаре да плясать, ничего не могу.
— Не горюй, только бы немцев прогнать, учиться никогда не поздно, было бы желание.
Зашелестел камыш. Куприян насторожился. Раненый поднял пистолет. На полянку вышла цыганка.
— Вот беда, — заговорила она. — Еле ушла, пьяные за бабами гонялись. Что же теперь будем делать, а, соколик? — Бросив на землю рогожу и рваную мешковину, она присела рядом.
На другой день табор снялся с места и медленно поплелся в сторону станицы Крымской. Раненого спрятали в кибитке, заваленной вещами. По вечерам, когда табор останавливался на привал, отец Куприяна залезал под телегу и, набив большую, побуревшую от дыма трубку, умолял мать:
— Давай оставим летчика, все равно ему не подняться. Зачем смерть с собой возить?
Мать молчала. Порой, когда отец слишком уж докучал ей, она шепотом, чтобы не услышал раненый, начинала ругаться:
— Бесстыжий, что плетешь. Разве мы не люди. До Крымской версты остались. А там его родители.
— Уйду от вас! — повышал голос, кричал в ответ отец. — Я не хочу умирать.
В спор вмешивался Куприян.
— Иди, отец, только спьяна не проболтайся… Но я раненого не брошу, я буду ухаживать за ним и доставлю его целым и невредимым в станицу Крымскую.
Крепко привязался Куприян к Морозову, полюбил его, как старшего брата. Он готов был отдать жизнь за его спасение. Морозов много рассказывал Куприяну о самолетах, о разных случаях из жизни летчиков.