«Кажется, все идет хорошо, — подумал Чугунов и дал сигнал сомкнуть строй. И только миновали окраину, как вдруг самолет резко тряхнуло — немецкий снаряд прямым попаданием разорвал хвостовое оперение. Машина стала падать. Внизу — лес и глубокие овраги, занесенные снегом. Чугунов склонился к микрофону, сказал штурману:
— Прыгайте в лес. За рекой — наши. — Ответа не последовало. Комиссар попытался подняться, чтобы воспользоваться парашютом, но не смог преодолеть давление воздуха. Так и остался сидеть, словно придавленный огромным грузом.
«Скоро земля… — подумал Чугунов и в зеркале увидел свое похудевшее лицо. Эх, Дмитрий, уже поседел, а и не заметил, когда» На миг вспомнились сын и дочь, жившие в тылу. Мелькнуло лицо жены. Как это она сказала, когда прощались? «Дима, за нас не беспокойся, главное береги себя. Будешь жив — и нам будет хорошо!»
А земля неумолимо приближалась, летела, летела навстречу. Руки, замершие на штурвале, ожили. Железная воля летчика собралась в этот миг в комок и сделала чудо — у самой земли самолет принял горизонтальное положение. Это ослабило удар. Бомбардировщик, задев правым крылом верхушки деревьев, перевернулся, выбросил тело пилота.
Взорвались бензиновые баки. Эхо пронеслось волной и замерло в гуще леса. И все затихло. Только где-то в стороне кричали потревоженные птицы, да с тихим шелестом сыпались сучья с опаленных взрывом деревьев. Через несколько минут из чащи вышли две женщины. Они осторожно приблизились к разбитому самолету. Увидев в стороне бесчувственное тело летчика, бросились к нему. Одна из них поспешно нагнулась и радостно вскрикнула:
— Жив!.. Понесем ко мне…
Спустя час Чугунов лежал на диване в маленькой комнате небольшого домика на самой окраине города. В сознание комиссар не приходил. Женщины, подобравшие летчика в лесу, хлопотали около него.
— Анна, надо спирту или водки достать, — сказала одна.
— Хорошо, я постараюсь, — ответила та, которую звали Анной.
В это время открылась дверь, вошла девушка.
— Мама, кто это? — испуганно спросила она.
— Наш летчик, мы с тетей Аней в овраге его нашли…
— К Константинову пришли гости, как же быть? Надо перенести раненого в другое место.
Женщина выпрямилась и гневно посмотрела на дочь.
— Семье Банниковых в своем доме бояться нечего! — и тише: — Попроси у Константинова водки. Иди…
— Мама, а если я скажу Константинову? Он, может быть, поможет?
— Я не верю ему, Таня.
— Но он же наш!
— Сейчас не время спорить. Иди и делай то, что тебе сказано.
Девушка вышла. Через несколько секунд в соседней комнате раздался звон стаканов и мужской голос:
— Артиллерист! — громко произнес мужской голос. — Выпьем за Татьяну Банникову, за нашу встречу.
Зазвенели струны гитары, пьяный голос повторял:
Женщины переглянулись и вновь склонились над раненым летчиком.
— А ведь не молоденький, видно, начальник.
Вошла Таня.
— Берите скорее, — она передала матери термос. — Это спирт разведенный, а я побегу в мастерские, врача позову.
— Таня, Аня с тобой пойдет. Здесь я сама справлюсь. Будьте осторожны, — предупредила мать.
Она разжала крепко стиснутые зубы летчика. Раненый открыл глаза. Мутным взглядом он окинул Банникову, пошевелил губами, пытаясь что-то сказать. Женщина влила ему в рот несколько капель спирта. Струйка крови изо рта красной нитью потянулась к подбородку.
— Мне осталось… — комиссар не договорил, закашлялся и захлебнулся кровью.
Банникова вытерла ему губы, положила под голову подушку.
— Скажите, где я? — спросил Чугунов.
— У своих…
— Наши с севера близко подошли к Харькову. От Москвы немцев отогнали… — и умолк.
Женщина ловила каждое слово летчика. Она знала, что рассказы о гибели Красной Армии, которыми немцы их пичкали, — сплошная ложь.
Кто-то решительным рывком распахнул дверь. Банникова обернулась, попыталась загородить собой раненого.
Вошедший, покачиваясь, удивленно смотрел то на раненого, то на Банникову.
Она тихо спросила:
— Что вам нужно, Константинов? Вы видите — раненый. Уходите! Дайте ему спокойно умереть.
Константинов вынул трубку изо рта и, неуверенно шагнул вперед, стараясь рассмотреть лицо раненого.
— Наш летчик, — прошептал он.