— А что тут могут сделать техники? — не понял я. — Ведь сад под открытым небом! Разве только поставить к каждому дереву электрическую печку и обогревать их круглый год?
— Мы это и сделали, — спокойно подтвердил Геннадий Степанович. — Только не ставили к каждому дереву по печке, а проложили нагревательную систему на всем участке прямо в почве. Технически это проще и дает гораздо больший эффект. Тут гораздо раньше начинается весеннее оттаивание. Еще под снегом мы пробуждаем яблони к жизни. А когда кругом снег только начинает сходить, они уже зеленеют. Забор защищает их от ветра, и здесь, словно на более южной широте, плоды прекрасно вызревают. Если случаются заморозки, мы усиливаем обогрев почвы. И если бы вы видели, как чудесно выглядит этот сад, когда яблони в цвету!
— Но ведь на это приходится, наверное, тратить много энергии, — заметил я.
— Советские люди, — Геннадий Степанович пожал плечами, — для того и овладевают все новыми источниками энергии, чтобы с ее помощью переделывать природу, ставить ее себе на службу.
Он опять стал задумчивым и всю остальную часть пути промолчал.
Задача, ради которой меня вызвали из Москвы, была такая.
Приливные станции работали автоматически, и люди появлялись на них только для осмотра и ремонта оборудования. Но тем не менее должен был производиться повседневный и месячный учет количества вырабатываемой энергии, числа заряженных аккумуляторов на складе и потребности в незаряженных, учет расхода смазочных материалов, наличия их остатков и т. д.
В различных помещениях станции стояли приборы, которые регистрировали все нужные величины, но данные приборов требовали известного обобщения и затем отражения в ведомостях.
— Можно было бы нанять счетовода, — сказали мне, — да на его долю достанутся очень уж простые операции. Обидно использовать человека для того, чтобы он списывал на бумагу показания приборов и производил затем с этими цифрами простые арифметические действия.
— Ну что ж, — сказал я. — Если наше учреждение справилось с конструированием такого прибора, как «старший бухгалтер», то уж «старшего счетовода» как-нибудь смастерим.
После того опыта, который я имел в подобного рода делах, задача и на самом деле представлялась мне не такой уж трудной. Я предложил соединить все учитывающие приборы станции специальной проводкой с аппаратом, который мы назвали «счетоводом». Он должен был представлять комбинацию счетчика, арифмометра и цифропечатающего устройства. Все данные приборов он должен был печатать в соответствующих графах вложенной в него ведомости. Специальные графы предназначались для итоговых величин, получаемых в результате действий с исходными данными. Короче говоря, аппарат должен был не только фиксировать текущий расход и наличие различных материалов, но и производить необходимые подсчеты.
Мы разработали стандартные типы ведомостей для аппарата. Они должны были всесторонне учитывать работу станций. Составил я вместе с работниками объекта и техническое задание для конструирования «счетовода». Самый аппарат решено было изготовлять в нашем главке, усилиями нашего конструкторского бюро. Я познакомился и подружился со многими здешними работниками.
Цифры, которыми загружал нашу счетную фабрику объект 21, оказались данными о приливах. По всему необъятному побережью, омываемому северными морями, были расставлены десятки тысяч счетчиков, которые каждый час отмечали уровень воды. Эти данные, — «тонны цифр», как их называли, потому что таблицы, и правда, весили тонны, — на самолетах доставлялись в Москву и там превращались в сводную картину движения морских приливов на огромном пространстве земного шара.
Мне этот способ оперирования с цифрами показался несколько громоздким. Конечно, объекту 21 не было смысла заводить собственную счетную фабрику — она не была бы загружена на полную силу. Но возить «тонны цифр» на нашу «математическую мельницу» тоже было не самым лучшим выходом из положения. Я предложил подумать над таким прибором, который не только учитывал бы колебания уровня воды в том месте, где он установлен, но и давал бы обобщенные результаты этих наблюдений. Тогда институт будет получать от своих приборов-автоматов не сырье, а обработанные уже данные, с которыми будет гораздо меньше хлопот. То есть я опять-таки предлагал сочетать учитывающий прибор с вычисляющим аппаратом. Работники Института приливов очень сочувственно встретили эту идею, и в конце концов было решено заказать пробный прибор нашему главку. Меня просили принять участие в его разработке.
Мы собрались вечером в «кают-компании» — обеденном зале гостиницы, где я жил эти дни.
— Вы обещали, — обратился я к Смирнову, — рассказать историю вашего фонарика.
Геннадий Степанович задумался.
— История, — сказал он после небольшой паузы, — не очень сложная. Это фонарик моего товарища. Он погиб в Ленинграде от фашистской бомбы во время войны. Мы работали с ним в одном институте над одной проблемой. Во время налета бомба упала на тот корпус, где дежурил мой товарищ. Фонарик и черновая тетрадь с записями — все, что осталось из личных вещей моего товарища.
Геннадий Степанович умолк. Может быть, он вспоминал далекие дни ленинградской блокады.
— А что это за проблема, над которой работал вы и ваш погибший друг? — спросил кто-то.
— Мы работали над проблемой электрообогрева почвы. Мой друг погиб, но дело, которое мы начали с ним вдвоем, осуществляется сейчас большой группой ученых. Ни одна его мысль, ни одна строка записей в тетради не оставлены без внимания. Его именем назван самый метод превращения тундры в сад. Может быть, лучшим памятником ему будут эти вечно цветущие оазисы в Арктике, которые, я верю, здесь скоро появятся в большом числе. Наш яблоневый сад и опытные сады в других пунктах Заполярья — первые участки этих оазисов. А фонарик я оставил себе…
Не было никаких приключений в это мое посещение бухты Капризной. Я видел вещи не более поразительные, чем те, что я мог бы увидеть в других местах. Ведь всюду в нашей стране делаются интересные дела, происходят открытия, дружно работают люди. Объект 21 был только одним из многих.
Но у меня было ощущение, что я пережил огромные события в эти дни.
ОДНОРОГАЯ ЖИРАФА
Игорь хлопнул ладонью по рыжей папке с надписью «Дело № 0016». Синим карандашом, крупными буквами ниже было добавлено: «Особое».
— Ясно одно: тайна Зарудного их очень интересовала, но они ее так и не раскрыли.
— К сожалению, только это и ясно, — отозвался его двоюродный брат. — А хотелось бы знать! Уж если семеновская контрразведка завела особое дело и записывала даже бред больного, наверное, тут скрывалось что-то очень ценное.
— А что же им оставалось записывать? Посмотри — протокол допросов: арестованный почти ничего не говорил. Он погиб. Вот резолюция: «Расстрелять». И пометка: «Приведено в исполнение». Да, это был человек!
— А кто он?
— Местный геолог. В партизанский отряд вступил примерно за полгода до того, как попал в плен к белым.
— Постой! Но, может быть, и тайна его геологическая?
— Ну вот, теперь в тебе заговорил геолог!
Геолог расстегнул студенческую тужурку с блистающими золотом погончиками и взволнованно провел рукой по русым волосам:
— Ну и духотища у тебя тут! Послушай, ты ведь читал «дело» внимательно: какие вопросы задавали Зарудному?
— Ага, тебя задело! Не будешь смеяться над архивными крысами! Я, брат, поступил в историко-архивный институт не потому, что не сдал экзаменов на геологический, как ты меня дразнишь перед девушками, а из самого настоящего интереса к делам давно минувшим. Понимаешь теперь, что здесь, в пыли веков, на этих потрепанных листах запечатлены такие страницы жизни, извлечь которые на свет так же увлекательно, как найти какую-нибудь жилу? Сколько тут еще не открытого, в этих пластах и напластованиях!