Но это продолжалось одно мгновение. Сейчас же Мельников пришел в себя и оглянулся кругом, но уже ни одного взгляда он не встретил: каждый быстро отводил глаза в сторону. Константин Иванович отыскал глазами дядю и поглядел на него. Сейчас Андрей Егоров стоял твердо, покойно; неизменно было его лицо, и ничего не выражали выцветшие глаза: как будто дело шло о ком другом.
Мельников подошел к старосте и громко, раздельно спросил:
– - Это какая же земля за ним утверждена?
– - Вот тут написано какая.
Мельников взглянул на бумажку: действительно, в бумаге с бланком окружного суда говорилось, что земля за Андреем Егоровым утверждена, и от него требуют представления данных для составления вводной грамоты. Данные были у Мельниковых. Константин Иванович быстро сообразил, что дело дяди не так-то уж блестяще: без данных ему вводного листа могут не дать, а к тому времени успеет попасть в суд их протест против неправильного утверждения в правах на их землю. Он вдруг окреп и вздохнул свободно, и, обращаясь к обществу, твердо и спокойно заговорил:
– - Господа!.. Что сказал сейчас староста -- это неправда. Дядя Андрей нашей землей не может владеть. Он хотя обманно и укрепился в правах наследства, но он не упомянул, что, кроме него, после дедушки остались мы. А вы все знаете, что землю покупали мы, дядя в это время был отделен и ничем не помогал нам.
– - Как же тогда ему приписали ее? -- вдруг задал вопрос выдвинувшийся вперед Восьмаков.
– - А так: он объявил, что земля его отца, а у того других наследников не осталось. Суд поверил ему и утвердил землю.
– - Не может быть, чтоб суд так сделал! -- бросая глаза то на Андрея Егорова, то на Пряникова, уверенно и развязно продолжал Восьмаков. -- Суд не обманешь, суд не мы с тобой. Суд верно утвердил землю, что она следовает Андрею Егорову.
– - Чужая земля-то?
– - Не чужая, а отцовская. У вас после отца остались плант и усадьба да все имущество, а ему земля.
– - Он за усадьбу-то на выход с нас получил.
– - Ну, что он получил, кою тошну. Усадьба -- дело большое. Усадебная сажень стоит десяти полевых при случае.
– - Я, братцы, -- вдруг выступил на середину сходки Андрей Егоров, -- всю жизнь на отца работал. Я одинокий человек, а брату сына растить помогал. Братнина жена с брюхом ходила, а моя работала… Я по совести должен получить землю, тут никакого спору быть не может.
В толпе послышался гул, но одобряла ли толпа Андрея Егорова или осуждала -- нельзя было понять. Мельников хотел возразить дяде, как вдруг около него очутился Машистый. Он был красный, как из бани, глаза у него горели. Он стал около Мельникова и сделал жест рукой, как бы призывая всех к вниманию.
– - Братцы! -- сильно волнуясь, воскликнул Машистый и вдруг остановился, пошевелил своими костлявыми плечами, высоко вытянул голову и обвел толпу возбужденным взглядом. -- Мир православный! Испокон века считалось, что мир честной всегда заступался за правое дело и не давал в обиду того, на кого неправда напирала! За то и почитали мир, и дорожили им. Всяк верил, что в миру больше правды, чем у одного человека. И честь и слава такому миру! За такой мир можно везде постоять и даже обиду снесть за такой мир. Вот что!.. И если и теперь такой мир, -- покажите вы, что не заглохла в вас мирская душа, что жива в вас правда. Давайте мы, никому не лицеприятствуя, скажем одно, как перед богом. Давайте напишем приговор Константину Иванычу!..
– - Какой приговор? -- подвигаясь к Машистому, вдруг спросил Пряников.
– - О чем еще приговор? -- крикнул недовольным голосом Восьмаков.
– - А об том приговор, что Андрей Егоров был отделом от отца прежде, чем они покупали землю, что покупал землю Иван Егоров с сыном, и записали ее на отца потому, что этого банк требовал. И подпишемся к нему все, ведь вы все это знаете?..
Опять поднялся трескучий крик нескольких десятков мужицких голосов. Одни кричали: "так и надо", другие -- другое. Из всех кричавших выделялся голос Пряникова. У него вдруг сузились глаза и стали шире ноздри. Он кричал внушительно, с уверенностью, что его слова имеют больше значения, чем кого-нибудь другого.
– - На этом покорно вас благодарим, только такого приговора мы давать не желаем. Как мы его дадим, когда мы ничего не знаем? Как покупали землю и кто покупал? За Андреем Егоровым утвердил землю суд, а что ж, братцы, суд то нешто что-нибудь? Там ведь не пьяные мужики сидит да незнамо что решают, а все делается на основании закона, по статьям. И коли там решили, значит, они знают, почему решили, и наш приговор туда не примут.
– - Правильно! Какой еще там приговор, -- кричал весь красный, с злыми, бегающими глазами, Восьмаков. -- Тут дело семейное, пусть сами, как хотят, и разбираются, а мир мешать сюда нечего, у мира другие дела есть.
На Восьмакова и Пряникова сочувствующе глядели тихий Васин и буйный Костин. Остальные стояли растерявшись, очевидно не зная, какой оборот примет дело и чем все кончится.
– - Если это дело не мирское, то какое же мирское будет? В стадо волк забрался, хочет овцу схватить, неужели нам в кусты прятаться?
– - Неизвестно еще, кто волк-то?
– - Нет, известно: кто за бока хватает да клоки рвет.
– - А може, он свое отбирает?
– - Чужая шкура к другому не прирастет…
– - Еще как прирастет-то. Другой весь век в чужих овчинах греется.
– - Чужая-то теплее!..
– - Го-го-го!
– - Господа! -- чувствуя себя совсем спокойно, твердо и громко заговорил Мельников. -- Я не просил Харитона Петрова нам о приговоре хлопотать. Он это по своему соображению завел, но должен сказать, что такой приговор нам большую бы пользу принес. Теперь я от себя спрашиваю вас: можете ли вы дать нам такой приговор или нет?
– - Не желаем! -- поспешил выкрикнуть Восьмаков и, сложив руки под мышками, отодвинулся немного в сторону и поднял голову.
– - Тебя не одного спрашивают, а всех, ты за всех отвечать не можешь, -- крикнул на него Машистый.
– - И другие не желают, что ж ты думаешь, -- задорно накинулся на него старшина.
– - Вам, известно, нежелательно, потому что вам до правды нет дела, вы по-другому живете, а може, есть кому и правда дорога… Кто еще скажет?
Все молчали.
– - Говорите, ребята, -- обратился к сходу староста, -- так будем и знать. Даем мы приговор или нет?
– - Какой же приговор, когда Степан Иваныч говорит, что приговору не надо, -- поглядывая на старшину, вымолвил Васин. -- Что ж нам соваться?
– - Известно, не надо…
– - Не надо, не надо! -- послышалось уже несколько голосов.
– - Ну, вот тебе мирская правда, Константин Иваныч, благодари обчество за нее, -- обратился к Мельникову Машистый.
– - Нас благодарить нечего, это тебя пусть благодарит, ишь ты как распинаешься, -- съязвил Восьмаков.
– - Я за правду распинаюсь, а не за благодарность, смоленая душа!
– - Небось за какого-нибудь голыша так глотку не драл бы, а то знаешь, где раки зимуют.
– - А ты не знаешь, за Андрея Егорова-то стоишь?!
– - Андрей Егоров человек, как и все.
– - И ты человек, только жалко, что у вас долог век, -- криводушники вы!..
– - То-то ты такой и длинный-то, что у тебя прямая душа, -- опять съязвил Восьмаков.
– - Людей осуждаешь, а на себя не взглянешь, -- презрительно косясь на него, вымолвил старшина.
– - Я какой ни есть, а живу от своих трудов, тем и кормлюсь, за то и бога благодарю, а вы только и знаете, что чужие куски хватаете. Глотайте, пока не подавитесь.
– - Подавимся -- тебя проколачивать не позовем.
– - Плохо вышло бы, если бы позвали. Я бы вам так просадил, чтобы вы не дыхнули. Чужеспинники!.. Весь мир изгадили. Отчего народ такой становится? Вы его сбиваете! У вас у самих ни на грош совести нет, вы и у других ее выкуриваете!..
– - Ну, довольно! -- вспылил вдруг старшина. -- Староста, заставь его замолчать.
– - Замолчи, Харитон Петров, будет…
– - Ты сперва им рот замажь, чтобы они честной народ не мутили!..
Восьмаков подошел к Пряникову; к ним присоединился Андрей Егоров, Васин и Костин. Около же Машистого стояли Мельников и Протасов. Машистый, казалось, весь горел, в голосе его чувствовались сдавленные слезы, и он дрожал от распиравшего его негодования. Заступники Андрея Егорова, как будто не замечая этого, заводили между собой новый разговор.