– - А коли бог отступается, нужно самим хорошенько стараться. На бога надейся, а сам не плошай, -- вдруг раздался задорный голос Машистого.
Все приумолкли и насторожились. Чувствовалось, что такие слова кинуты были неспроста. Невольно все поглядели на Машистого, а к нему подвигался Протасов и Мельников.
– - Мы не плошаем, кажись, -- опять сказал староста.
– - Не плошаем, а добра все меньше собираем, и себя больше мучаем.
– - Чем же мы себя мучаем?
– - А вот тем, что такую траву косим да такой хлеб едим. У господ вон хлеб-то родится, хоть борону приставляй, а у нас колос от колосу -- не слыхать человечьего голосу.
– - Что ж поделаешь, когда лучше не родит.
– - Можно добиться, что будет родить.
– - Чего ж ты не добиваешься?
– - А то, что я не один. У меня соседи. У соседей плохо, и у меня не выйдет хорошо. А вы вот выделите мой пай к одному месту, тогда я вам покажу.
Последними словами Машистый сразу раскрыл, чего боялся мир, когда послышался его голос; вся толпа вдруг заколыхалась, сгрудилась плотней, и вдруг у всех развязались языки и посыпались отдельные восклицания. Восьмаков и Пряников вышли из себя. К ним присоединился тихий и молчаливый Прохор Овчинник.
– - Это тебя выдели, другого выдели, что ж тогда другим останется?
– - Всякому своя доля.
– - Свои доли-то разберут, а скотину пасть где будем?
– - Отдельное пастбище выгородим.
– - Так она и будет ходить в одном месте?
– - И походит.
– - Вон он куда гнет! -- воскликнул староста, показывая мужикам на Машистого с таким видом, как будто бы тот предлагал что-нибудь невозможное.
– - Это все зря, -- презрительно фыркая, поддержал старосту Восьмаков, -- нужно говорить об деле.
– - А это нешто не дело? -- вступился за Машистого Протасов, -- нешто не правда, что у нас родиться стало все хуже, а миром мы ничего не делаем?
– - Так что же ты один сделаешь? -- горячо, с загоревшимися глазами воскликнул староста.
– - А то! Отведи ты мне вон те кусты, я их в одну осень вырою, а к весне у меня тут поле будет. А мир сам не ест и другим не дает.
– - Будет зря трепаться-то!
– - Нет, не зря!
– - Так, може, и тебя выделить?
– - А что ж, выделяй, нас не мало найдется.
– - Где они, найдутся-то?
– - Найдутся.
– - Сейчас узнаем… Эй, ребята, -- крикнул староста, -- помолчите немножко. Дайте слово сказать, послушайте. Коли заговорили о выделе, давайте узнаем, кто у нас желающие. Эй, кто хочет на выдел, подходите к Харитону Петрову, а кто не хочет, отстраняйтесь прочь…
Протасов и Мельников подошли к Машистому вплотную, Быков сделал было шаг вперед, но поднял голову, оглядел всю толпу и остановился в нерешительности. Тогда к трем приятелям с вызывающей улыбкой подошел было Осип и стал с ними в ряд, но сейчас же повернулся, съежившись, побежал обратно и смешался в общей толпе.
На Осипа засмеялись. Восьмаков, стоявший поодаль, насмешливо воскликнул:
– - Ишь их сколько, не пересчитаешь!
– - Може, не все осмелились, духу не хватает? Константин Иваныч, ты человек денежный, выкинь-ка на полведерки, авось еще кто-нибудь подойдет.
– - Нам таких не надо, -- огрызнулся Протасов, -- пусть они другому помогают, а мы и без подкупных обойдемся.
– - Ну, и обходитесь, а нам надо об настоящем деле говорить. Староста, кончай дело да домой распускай, что на них глядеть-то.
– - Нет, поглядишь! -- задорно проговорил Машистый. -- Мы вот вам заявку делаем, что желаем на выдел, а вы нам ответ дайте, всем обществом, выделяете вы нас или нет?
– - Об этом завтра поговорим.
– - Нечего завтраками кормить, ты сегодня скажи, а завтра мы другую дорогу искать будем.
– - Ну, и ищите, а нас беспокоить нечего: коль жили по-старому, так и будем.
– - Все так говорите? -- спросил у мужиков Машистый.
– - Все, все! -- поспешил за всех ответить Восьмаков.
– - Ну так, так и знать будем, -- сказал, почему-то делаясь веселым, Протасов.
Все понемногу успокоились и опять заговорили о том, когда лучше возить сено.
Сено перевозили и сложили у сараев в мелкие копны, приятно пахнувшие и вызывавшие в воспоминании счастливую детскую пору, когда они прыгали через такие копны, кувыркались, играли в палочку. По деревне всюду отбивали косы. Мерный стук в разных местах несся со всех сторон и напоминал, что и завтра, и послезавтра будет опять эта веселая работа, и протянется она долго-долго.
Константин Иванович сидел у двора и укреплял Кольке грабельки; Протасов только что выбил косы, повесил их на перекладину у крыльца и подошел к Мельникову.
– - Что, тоже работать хочет?
– - Как же, ворошить будет, огребать, -- серьезно поглядев на мальчика, сказал Константин Иванович.
– - И я буду, -- поспешила заявить Манька, -- и мне гьябьи сдеяй.
– - Вот тебе на! Да когда же я успею-то?
Манька надула губы.
– - Ну, ладно, не плачь, я тебе готовые завтра куплю, да еще какие -- крашеные.
– - Все-таки поедешь в город? -- спросил Протасов, усаживаясь на завалинку.
– - Надо съездить, узнать кой-что да об выделе заявить.
– - Нет, каков Быков-то! -- вдруг воскликнул Протасов; густая краска залила его лицо. -- То вызывал, а то под телегу.
– - Может быть, он так что…
– - Нет, у него вор на животе, он что-нибудь да удумал с этим.
– - Что же?
– - Кто его знает. Он человек хитрый, его сразу не раскусишь.
Посредине улицы показалась мужицкая фигура; она ближе и ближе подвигалась к двору Мельникова; Протасов и Мельников оглянулись на него и узнали Прохора Овчинника. Он шел прямо к ним; подойдя, он остановился, снял картуз и проговорил:
– - Мир вам, и я к вам.
– - Просим милости.
Прохор не спеша уселся на завалинку и, обратившись к Константину Ивановичу, проговорил:
– - А я тебе, Константин Иваныч, попенять хочу.
– - За что?
– - Да как же, какое дело затеиваешь; человек ты не потерянный, живете вы слава тебе господи, зачем же вам из оглобель лезть?
– - Ты к чему это?
– - А к тому, зачем выдел затеваешь? Ведь это разорит народ, на сколько годов без хлеба оставит.
– - Почему без хлеба?
– - Да ведь передвижка всем полям пойдет. То были так полосы, а то пойдет по-другому. Вместо мякоти-то пустыри да борозды достанутся, откуда тогда хлеба взять? У меня полосы-то вон какие. На них даже нынче рожь идет. У людей пропала, а у меня идет. А достанутся они мне, эти полосы-то?
– - Ну, погоди, -- видимо сознавая правду слов мужика и начиная волноваться, перебил Прохора Протасов, -- ведь раньше поля делили?
– - Делили.
– - Никто после этого с голоду не помирал?
– - Помирать не помирал, а без хлеба сиживал.
– - Ну, и теперь не помрем. И мы ведь себе не выгадываем; може, такое место отведут, где синица не сиживала, не то что…
– - Так зачем затевать это? Жили и жили до этого, так бы и век кончили, а то давай к одному месту. А что тебе одно место-то даст? Тоже работать надо…
– - Работать, да не задаром, а теперь часто бывает впустую.
– - И там незадачи будут… да еще почище… На мелких полосах одна пропадет, другая останется, а там пропадет, так все пропадет… А я вам вот что скажу: коли вы заявили об выделе, примите и меня в свою канпанию.
Мельников сразу вытянулся от неожиданности.
– - Это как же так: то нехорошо, а то тебя прими?
– - Не от радости, друг. Ты думаешь, я от радости? Я бы никогда из мира не пошел. В миру и пастьба порядком, и работают все вместе… а своих трудов жалко… Теперь одни выделяются, а там другие… а ты все передвигайся. А уж с вами пойду -- никто больше меня не сдвинет. Так я говорю!
– - Так.
– - Ну, вот…
Утром Мельников, не ходя косить, поехал в город. Ему хотелось узнать, насколько имеет значение заявление старосты о том, чтобы им не пользоваться их землей, а кстати зайти и в землеустроительную комиссию. Состояние его было беспокойное и тяжелое. Досада на дядю не проходила у него все время. Ему было не так жаль отбиваемой земли, как то, что затеянным дядей делом обижен старик и страдает; неспокойна и Софья. Самого же Мельникова больше всего огорчало то, что дядя не только отбивает их имущество, а что он в этом деле находит себе поддержку в деревенском миру. И поддерживают это явно неправое дело не какие-нибудь отбросы, а люди с положением, имеющие влияние на весь ход мирского хозяйства. Какие же порядки пойдут дальше, когда в деревне будут заправлять такие руководители?